– Он совсем слабый, – произнесла Доминика, привычная ходить за больными ярками и не желающими сосать мать ягнятами. – Кто-то из своих – вот ведь дурень какой! – ужасно некрасиво зашил ему рану, вот что я тебе скажу.

– Сама бы попробовала, без света, зато с артритом!

– Бабуля, так это ты сделала? Как я тобой горжусь!

Она шагнула вперед, почти наступив на дубовика, и дальше, через ружье. Солдат, кажется, не слишком удивился и даже не особенно заинтересовался, но был достаточно в сознании, чтобы проводить ее глазами. Доминика пересекла комнату и уселась рядом на постель.

– Его надо как следует помыть, а потом дать того молока.

– У меня пока не было сил накачать насос, – возразила Бабуля. – Я только что сама встала.

Она слегка подправила тон.

– Доминика, этот человек – солдат вражеской армии, которая выгнала нашу семью из дома. Нельзя вот так взять и вымыть его и выставить потом на солнышко, поправляться – у нас тут не санаторий для выздоравливающих. Нам придется его убить и избавиться от тела. Завтра или чуть позже товарищи вернутся его искать, сама понимать должна.

– У него славные глаза, – сказала Доминика. – Эй, ты, доброе утро. Ты меня слышишь? Понимаешь?

– Imbécile![71] – выругалась Бабуля.

У нее даже слов достаточно сочных не нашлось, чтобы выразить весь предел своего негодования.

– Доминика, отойди от него сей же час! Я тебе запрещаю! И разговаривать с ним не смей! Это помощь врагу, преступление против твоей собственной семьи, преступление против Франции!

– Это просто человек, который истекал кровью у меня в постели, – сказала девушка. – Я же не предлагаю его кардиналом сделать. Бабушка, ну, пожалуйста. Guten tag?[72]

При звуках немецкой речи солдатик заморгал. Голова дернулась на шее, словно его укололо болью и тем самым напомнило, что он еще жив.

– Guten tag? – пролепетал он в ответ.

– Дай мне молоко, – распорядилась девушка. – Неси его сюда, бабуля!

– Я надоила его для древесного духа, – безнадежно пробормотала мадам Готье.