Огромная обезьяна с бурой шкурой, прикованная к скале, бродила в нескольких шагах от колонны невольников и громко насмешливо фыркала. Завидев белокожего раба, она вдруг застыла и зарычала что-то по-геричски, грубо и отрывисто, притом некоторые слова было можно разобрать — беда в том, что чужеземный граф не знал этого наречия; желтые глаза обезьяны под тяжелыми черными веками глядели на него, как на давнего знакомого. Знакомого из таких знакомых, которых хочется растерзать лапами, после чего опустить морду им в разорванную грудь, умыв ее в горячей крови. Ильдиар де Нот не понял, что обезьяна ему говорила, а остановиться и уточнить не было никакой возможности, как впрочем, и желания…

«Вот она, очередная злая шутка Пустыни, — подумал Ильдиар. — Зверь говорит, а человек — нем, он забыл связную речь…».

В процессии никто не разговаривал, раздавались лишь хрипы, нечленораздельное ворчание и стук зубов. Паладина окружали люди, утратившие голоса, знающие лишь нечеловеческий труд, муки да песочные часы, одна склянка которых наполнена тьмой шахт, а другая — огнем солнечного света на пути к ним. Со всех сторон были люди, которые напоминали ходячих скелетов, обтянутых сморщенной кожей. И в каждом из этих ломано движимых, словно бездумные марионетки, существ оставался последний, один-единственный отблеск мысли: страх перед тем, куда их ведут.

— Почему все так боятся этих шахт? — спросил Ильдиар.

— Не знаю, как вам, — отозвался Хвали, — а по мне, мягкие объятия темноты шахт — это бархат на иссеченные хлыстами солнца плечи.

Упрямый гном еле держался на ногах после полученных побоев, всю его широкую спину покрывали красные распухшие раны — следы плетей, а от рубахи совсем ничего не осталось — одни лохмотья, но всю дорогу гном шел сам, стиснув зубы, ни на миг не позволяя себе показать, как ему тяжело.

— Ты, видно, имел в виду ваши, гномьи, шахты, — сказал Джан. Чернокожий рыцарь вновь привыкал к роли раба, что давалось ему совсем не просто. — Тут тебе не Ахан.

— Сам знаю, — буркнул вмиг помрачневший гном, — тебя спросить забыл…

— Не тужи, друг. — Ильдиар глядел в землю, изрытую скорпионьими норами. — Всегда тяжко, когда дом далеко. Мы еще попируем в ваших чудесных каменных залах, я уверен…

Хвали с благодарностью взглянул на паладина, потом обернулся к Джану, как бы говоря тому: «Видишь, хоть кто-то меня понимает». Джан отвернулся.

— Вам хотя бы есть, куда возвращаться, — с болью в голосе произнес чернокожий рыцарь-раб, — а у меня больше нет дома.

— У тебя осталась твоя месть, — сказал Хвали, — а это немало.