– Ричард? – Жюль отступил назад, и Финиус тоже убрал лапищу, разглядывая окровавленный кончик своего когтя, а потом раскрыл пасть и прошелся по нему своим длинным черным языком. Жюлю бы тогда-то и убежать. Но ему мешала стойка высокой стремянки. – Ричард, – выговорил он, уже едва ли не выкрикивая от боли в плече, что распалилась до белого каления и с испепеляющей достоверностью расходилась по руке, – по-моему, мне нужно возвращаться.

Когда он повернулся, Ричард уже начал спускаться по стремянке от своего наводящего ужас панно.

Он обратился к окружившим их существам. Гаркнул на них. До Жюля дошло, что Ричард, возможно, и раньше гаркал на них, возможно, сделал это для Жюля… что окриков было куда больше, чем наслушался Жюль за проведенное здесь время.

Окрик подействовал. Чудища отступили, а Финиус повернулся так, чтобы торсом укрыть свою окровавленную лапу, как драгоценную украденную игрушку.

Ричард опустил руку, дотронулся до плеча Жюля, а когда заговорил, то голос его был значительно тише. Жюль, впрочем, в точности не понимал, о чем он речь ведет. О чем бы ни было, но звучала она любезно… воркованье, в котором слышалась ласка… жалость, может? Разочарование?

Жюль отвернулся от остальных, стал лицом к Ричарду… и рассмотрел его хорошенько. Задумался над вопросом, на какой, как он это теперь понял, так и не дал должного ответа:

«Скажи мне, что ты видишь, когда на меня смотришь?»

Подыщи он слова, может, и сказал бы: «Вижу огромное чудище с жуткими челюстями и свирепой хитрой рожей, с изъеденными пожелтевшими клыками… и глазами, ярко блистающими из-под кустистых бровей неандертальца. Вижу руки, как у бледного пещерного примата, с когтями, черными от праха и могильной земли… смертной белизны, сморщенный член бессмысленно болтается меж ног, сложенных втрое».

Или мог бы сказать так: «Вижу Ричарда в виде хлипкого завитка дыма, кружащегося вокруг яркого дьявольского колдовского огня, какой поддерживает его когда-то любящая бабушка, существо из кости, плоти и похоти, прекраснее Андромеды да к тому ж и постарше нее».