Я кричу имя дочери, но лишь дважды. Всю жизнь я опасался этой дверцы для похищений. Я держался от нее подальше, я был бдителен. Она ждала, застала меня врасплох и теперь…

Я колочу в нее, пытаюсь вставить пальцы между ее половинок. Металл странно холоден и вибрирует совершенно независимо от грохота лифта. Слезы струятся у меня по лицу, челюсти сжаты, я чувствую, что дико рычу, и знаю, что это правильно. Теперь я дикарь. Моя Грейси, моя девочка… ее забрали, и единственная часть, оставшаяся во мне теперь, – животная часть. Самая древняя. Вот что значит быть родителем, любить своего ребенка. Это древнее и звериное, и я царапаю края дверцы ногтями, ломаю ноготь, и кровь капает, но мне удается зацепиться ногтями левой руки за край половинки дверцы, и я пытаюсь открыть ее, и появляется надежда, и мои слезы теперь – это слезы ярости и решимости.

Лифт замедляет движение. Звякает колокольчик. Я слышу, как настоящие двери, двери большого размера, скользя, начинают раздвигаться. Я поворачиваюсь, думая: «Помогите, они забрали Грейси». Мои пальцы соскальзывают с края дверцы.

В лифт входит парень лет тридцати, все его мышцы не помещаются в шелковую футболку. Он полсекунды смотрит на меня, возможно, думает, не следует ли подождать следующего лифта. Может быть, он видит мои слезы и согбенную позу, может быть, видит во мне животное, но это Л.А., так что, конечно, он видал вещи и более странные, чем я.

– Помогите, – говорю я и снова поворачиваюсь к дверце для похищений.

Но ее нет. С остановкой лифта она исчезла.

– Нет, – тихо говорю я. Так тихо, как щелкнула эта ужасная дверца. Я повторяю это снова, на этот раз громче, и провожу пальцами по стенке лифта, по гладкости, за которой скрылась Грейси. Я готов закричать, но слышу, как эта гора мускулов прочищает горло. Я резко поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него.

Он осторожен, подозрителен, не напуган. Один кулак сжат. Лоб собран в морщины, мне кажется, он хочет помочь и готов к неприятностям. Может быть, эти мускулы не только для красоты.

– Ты в порядке, брат? – говорит он.

Я не могу ничего сказать. Не могу даже отвести от него глаз. Так мы стоим, запертые в мгновении напряженной возможности, пока в лифте не звякает звонок. Двери открываются, и он, бросив назад единственный взгляд и покачав головой, выходит. Мне кажется, он бормочет что-то вроде «гребаный город», но уверенности в этом у меня нет.

И вот он ушел, а я остался один в лифте.

Один. О господи, Грейси. Горячие слезы бегут по щекам, я становлюсь в угол лифта, глядя на гладкое место на его боковой стенке, и издаю протяжный вой. Жду, когда снова появится дверца для похищений. Я мог бы вызвать полицию, но что я могу сказать такого, во что кто-нибудь поверит?! Меня поместят по соседству с Тори в Медицинском центре Калифорнийского университета, двое из одной семьи, особый случай сегодня в палате 5150.