Лифт замедляет движение. Я смотрю в пространство, зияющее за дверцей для похищений, в невозможное пространство. Там, где должна быть шахта лифта, находится узкий коридор, он одновременно и есть, и его нет. Он двигается вместе с лифтом, и это сбивает с толку, потому что я чувствую, что двигаюсь, но из-за того, что видно за этими дверцами, получается, что я не двигаюсь вовсе. Тени в этом невозможном пространстве жидкие, подвижные и в то же время твердые, так что все это кажется сонным туманом, в котором расплываются контуры вещей, но я чувствую, что это реально и что Грейси там, моя Грейси, и что если лифт остановится…

Я успеваю вдохнуть прежде, чем броситься в этот проем. В ссадинах пальцев пульсирует боль, они вытянуты и расставлены в тот момент, когда я падаю на пол по другую сторону от дверцы. Локоть хрустит при ударе об пол, и руку пронзает вполне реальная боль, но окружающее остается по-прежнему расплывчатым. Реальным и нереальным. Колокольчик лифта звякает так громко, как будто находится у самого моего уха. Смотрю на дверцу для похищений и вижу, что она закрылась. Металл у щели между створками испачкан кровью.

Надо бы закричать. Я встаю, и мир подо мною наклоняется, и надо бы закричать, потому что ничего подобного не может быть, по крайней мере при том устройстве вселенной, в которое меня научили верить. Надо бы свернуться клубком и кричать в ужасе, но я представляю себе это и чувствую боль в сердце, я стряхиваю с себя ужас, потому что я здесь не как ребенок, попавший в ловушку в ночном кошмаре, я здесь как отец, и моя задача освободить Грейси.

– Грейси, – говорю я. Ее имя для меня – молитва, мантра, боевой клич.

Мир состоит из узких коридоров и странно наклоненных дверей. Затененные смещающиеся коридоры заполняет запах жарящегося мяса, и у меня текут слюни. В желудке что-то происходит. Последний раз я ел полтора дня назад, и туман в тесных коридорах – это дым от печей в этом лабиринте.

Я едва не спотыкаюсь о человека в разорванном и покрытом пятнами костюме в тонкую полосочку. Он небрит, худ, и я думаю о тысячах бездомных, к которым в жизни относился как к призракам. Некоторым из них я давал деньги, одного или двух накормил, но мне прощены все те случаи, когда я безучастно проходил мимо них, не останавливаясь. Этот вздрагивает от прикосновения моей ноги, и я обхожу его.

– Простите, – бормочу я, потому что не могу о нем позаботиться. Грейси где-то здесь.

Тут я понимаю, что надо было его спросить о ней, но вижу следующего. Это женщина в джинсах и в заляпанной кровью толстовке, она сжалась в нише. За ней на боку лежит грязный голый мужчина, чья нечистая борода кажется слишком большой для его иссохшего тела. Хриплое дыхание вырывается из его груди, и проходит полсекунды, пока до меня доходит, что он плачет.