Врач-командор, не слыша из гибернатора криков и дикарских причитаний «на кого меня покинул сокол ясный», встревожилась – не умерла ли девчонка? – и осторожно заглянула в дверь.
Девчонка пела. Сидя на полу и не оборачиваясь, напевала невыразительно, размеренно, бездумно – так поют за работой.
– Ах ты зи-му-ушка-зи-ма-а, зи-ма снеж-на-я была…
…Жжет веки, болят исколотые пальцы, сон одолевает…
– Зима снежная была-а… все до-ро-ги за-ме-ла…
…Мышеписк, стенотреск… проступает синь за белой оторочкой окна…
– Все дороги, все пути-и… не проехать, не пройти…
Потеряла разум?
Но не успела врач-командор испугаться, как заметила другое. Еще более страшное.
Схема физиологических уровней была включена – и светилась всеми оттенками желтого. До возобновления функций оставались секунды.
– Ты?!
– Поздорову, господине. Думал сбежать, а вот она я.
Марьюшка потерла саднящие глаза. Финист выпрыгнул из гроба, подхватил ее на руки.
В горнице вдруг стало темно от людей, кроме княжны, появились еще двое или трое. Стали спорить, тыкать пальцами в медленно меркнущий золотой рисунок, который вдруг сменился такими же золотыми строчками мелких, как мураши, буковок, неразличимых глазу. Стали показывать на Финиста, на Марьюшку, что-то выговаривать княжне. Старший, с седой бородой, погрозил кулаком. Княжна прикрикнула на него, подбоченилась, топнула каблучком. Потом обернулась к Финисту и Марьюшке и спросила по-русски:
– Как тебе удалось?
– Что?
– Сама не знает, что сделала! Ты взломала… простым перебором… не зная… даже без… – Она безнадежно махнула рукой. –
Не тебе, твоя милость, меня судить, хотела сказать Марьюшка. Небось своей рукой ни единой рубашки не сшила, все колдовством получала, сразу да быстро. А посадить тебя за бисер, мигом почивать запросишься. Сама подслеповатая.