Вроде того.

Д) Шарлотт

Д) Шарлотт

Когда люди возразили Роберту Мозесу, выступив против одного из его многочисленных планов новой застройки, а именно требующего сноса их любимого старого аквариума в Бэттери-парк, Мозес предложил выпустить всю рыбу из него в море. Или сварить похлебку.

Позднее, когда оспаривался еще один его проект, Мозес сказал: «Порой я сомневаюсь, достойны ли эти люди жить рядом с Гудзоном».

Не зная, чем еще заняться, и полагая, что офис Союза домовладельцев должен быть забит новыми внутренними беженцами, Шарлотт вернулась на работу. Франклин уплыл искать Стефана и Роберто, такой взволнованный, что она чуть было не вызвалась плыть с ним, но делу бы это не помогло, а ей хотелось заняться чем-то полезным.

В офисе действительно все стояло вверх дном, коридоры и кабинеты забили промокшие грязные люди, хотя как убежище их здание ничуть не годилось. Но в любом портовом городе во время бури многие почему-то полагали, что статус иммигранта и/или беженца мог каким-либо образом изменить их положение к лучшему. Шарлотт сомневалась, что это в самом деле так: эти люди теперь были в числе многих. Возможно, здесь даже имело смысл подумать о правах целой группы лиц.

Первым делом она занялась людьми – выдавала им номерки и формы, расспрашивала, для чего они пришли, не могли бы они уйти и подойти позднее, и так далее. Большинство еще не вступили в союз, а у определенной части вообще не было документов. Спустя некоторое время она устала и присоединилась к группе, которая отправлялась на полицейском патрульном судне в Центральный парк. Просто хотела его увидеть.

Оказавшись в парке, она почувствовала дурноту. Разгром оказался таким основательным, что даже не верилось. Она ходила будто во сне, не в силах вырваться из кошмара, где в сознание беспомощного спящего вторгается череда ужасных ирреальностей, одна за другой. Там, где раньше росли деревья, теперь ютились люди, так что сам парк казался больше и ниже, словно гигантский участок прерии. А толпы людей придавали этому месту вид, как на фотографиях цвета сепии с изображением «гувервилля»[125] или какой-нибудь разрушенной землетрясением фавелы.

Она бродила ошарашенная и осматривала все вокруг. Люди толпились не только в самом парке, но и на ближайших улицах. Многочисленные тропы, по которым она любила прогуливаться, исчезли без следа. Гигантские корни с землей высились у зияющих дыр, где раньше были деревья, – обращенные на юг, точно подсолнухи. Сломанные ветви обнажали внутреннюю плоть деревьев, светлую и шероховатую, а сами они будто состояли из чего-то другого. Время от времени она останавливалась и усаживалась на землю, ощущая переизбыток чувств, будто актриса, игравшая особенно экспрессивную роль. Но нужно было идти дальше, пусть даже ноги ее не слушались – у нее, что называется, подгибались колени. Удивительно, как эти старые выражения черпали истоки в реальных физических реакциях, знакомых всем и каждому. Несколько раз у нее проступали слезы, а в окружающей толпе мелькали такие же заплаканные лица, причем нередко плачущие, казалось, не осознавали, что слезы текут у них по щекам. О город мой, мой город, когда увижу тебя вновь? Большинству поваленных деревьев были десятки лет, а некоторым и сотни. Требовалось много лет или даже десятилетий, прежде чем парк будет хоть сколько-нибудь похож на тот, каким был раньше.