После смерти Риса прошло несколько лет, и Маргарет уже достаточно большая, чтобы ее можно было оставлять без присмотра, а мы с Миклошем все эти годы почти не разговаривали. И я сблизилась с Томом. Он тогда еще был очень молод, проповеди читал плохо, заикался от волнения, а я после всей пережитой мною боли полюбила его за то, что он был нормальным. И в этот самый день, гадая по кишкам, я узнала, что беременна.

Молодая я стою перед Миклошем, дрожа, пока он не поднимает голову, чтобы посмотреть, что за тонкая тень упала на него. Она кладет себе на живот ладонь, все еще перепачканную кровью пророчества.

– Прости, Миклош, – говорит она.

Он перевоплощается так, чтобы встать на две ноги, как и положено мужчине, который ссорится с женой. Она с сожалением думает, что он прекрасен. Не как тщедушный, но хороший парень, но как акула, как волна, как нечто такое, что вот-вот ее убьет. Она надеется, что он будет как следует заботиться об их дочери, когда она умрет.

– Я должна была принадлежать тебе одному, – говорит она. – Но это не так. – Эти слова звучат с упреком, а не только с сожалением: почему он не захотел удержать ее? – И теперь у меня будет ребенок.

Я помню молодого Миклоша существом, которое никогда в своей жизни не испытывало сложных чувств. Злость ли, горе – все охватывало его целиком и полностью. Теперь же я впервые вижу, как в нем борются разные эмоции. Безусловно, гнев, но на что он злится? Она не принадлежит ему, а он – ей, так было уже давно. Вместе их держит лишь призрак Риса. Миклош не умеет красиво говорить. Поэтому, разлепив губы, он медленно складывает слова в несколько неуверенных фраз.

– Я покинул место, – говорит он, – где нами владели короли и принцы. Где нами владела ведьма в замке. Где нами владели жрецы и тяжкий труд. – Он делает шаг к ней, а она остается на месте, словно парализованный кролик перед волком. – Ты не принадлежишь мне, а я не принадлежу тебе. – Ее сердце разбивается на тысячи частей. Он видит это и пытается объяснить, что он имел в виду. – Я не владею женщиной, которую люблю.

– Что нам делать? – спрашивает она. – С ребенком.

Миклош пожимает плечами.

– Твои дети – это и мои дети, – говорит он. – Это наша семья.

Она сбегает по ступенькам и обнимает его. Вдвоем они падают на колени прямо посреди капустной грядки. Ее пальцы, все еще окровавленные, ласкают щеки мужа, его волосы, оставляя на них красные следы. Их пальцы переплетаются. Я понимаю: это тот самый момент, когда я впервые в жизни полюбила своего мужа. Когда простила его за то, что он не всецело принадлежат мне, равно как и во мне есть такое, о чем он никогда не узнает.