Уже так близко: она ощущала притяжение, подхватывающее ее, влекущее вниз. Она парила так долго – а теперь падала, неслась вниз, к финальной встрече. Ее жизнь почти завершилась – и это было чем-то желанным. Последним действием в уравнении: смерть как знак равенства, что и требовалось доказать. Завершение.

У Салли Дженсен когда-то была мечта. Мечта, которая так и не осуществилась. Она могла понять – о, да, она прекрасно понимала, каково это: желать достичь цели, жаждать завершения. Но ее этого лишили – и это испортило ей жизнь. Она пыталась – как и 2I – долететь до другой планеты. Она была уже очень-очень близко. А потом это у нее отняли. Дженсен по-прежнему несла в себе эту горечь. И всегда будет нести. Она научилась наваливать поверх этого жизнь, словно одеяло на комковатый матрас. И по-прежнему спала на этом матрасе каждую ночь.

Это разочарование, эта потеря стала единственной частью ее существа, которая по-прежнему выпирала из обобщенного сознания, приглаженной комбинации двух разумов. Это – единственное, что осталось от Дженсен из того, что было частью ее. В этой неспособности подладиться чувствовалась некая стойкость. В отличие от 2I была ее сила. Она не принимала решения воспользоваться этой силой. Дженсен не была в сознании – по человеческим меркам. Она не самовыражалась. Именно в этом и состояла ошибка Фостера: думать, будто давлением человеческой воли можно чего-то добиться. Командир «Ориона-7» перестала быть разумным действователем. Она не принимала сознательного решения сосредоточиться на этом жестком участке своего «я». Просто это невозможно было игнорировать.

Песчинка, которую не может вытолкнуть моллюск. И тогда он выращивает вокруг нее жемчужину – потому что у него нет выбора… Губы Дженсен шевелились. Она не выговаривала полные слова – не могла. И тем не менее ее губы шевелились – точно так же, как у Стивенса. Ее губы сжались. Если бы у нее в легких был воздух, она вытолкнула бы его глухим, гудящим звуком.

Она – большая она, для которой Салли Дженсен была всего лишь малой, раздражающей частичкой, – ярилась от неудовлетворенности и неосуществимого желания. Путь сюда был таким долгим, таким трудным! И когда она, малюсенькая кроха громадной души, восстала, – с чего бы ей было менять великий план? Микроскопической частице, звавшейся Салли Дженсен, нельзя позволить подчинить разум, преодолевший космос, разум, существовавший многие эпохи, перенесший холод и пустоту, чтобы добраться до…

Нет. Она не позволит этой незначительной частице наложить вето на волю целого. Однако губы Салли Дженсен продолжали шевелиться. Ни один диктофон, даже самый чувствительный, не уловил бы тот звук, который она издавала. Он существовал только у нее в голове. Где он звучал громче раскатов грома.