Правой рукой я коснулась кожи на запястье левой. Сжав два пальца, ощутила боль от врезавшихся ногтей.

Если ущипнуть себя во сне, боли не будет.

Если я чувствую боль, это не сон.

Если это не сон…

– Эш… погиб?

Собственный голос казался шорохом мёртвых листьев.

Коул не ответил. Только повернулся к рулю, так, чтобы я не могла видеть его лицо.

…осознание пришло запоздало. Уже без боли. Видимо, смерть Эша была тем, что выше моих сил, тем, что превышало мой порог. Любой чувствительности есть предел. Любая пытка вызывает привыкание.

Боли не было. Её поглотила жадная пустота, вновь разверзшаяся чёрной дырой где-то рядом с сердцем. Зато была мысль: единственная, очень чёткая и ясная, пульсировавшая в опустевшем сознании сигнальным огнём.

Эша больше нет. Его нет. Всех, кого я любила, всех, кто был мне дорог, – нет.

Значит, мне остался лишь один путь.

Я неторопливо, неслышно встала, глядя на Коула. Он не смотрел на меня: то ли боялся, что я потребую ответа, то ли решил, что я смирилась.

Забралась с ногами на удобный кожаный диванчик сиденья; выпрямилась, и ветер отвесил мне холодную пощёчину, заставив пошатнуться.

Сид всё-таки обернулся – слишком поздно.

Я услышала его крик, уже оттолкнувшись ногами от сиденья. Изо всех сил, так, чтобы перелететь через бортик, не попав под безжалостно ревущий мотор, и нырнуть в чёрную воду головой вниз.

Всегда любила плавать и нырять. Поездки с мамой в аквапарк не прошли даром. Помнится, я долго училась правильной «ласточке» – такой, чтобы не отбить живот; сейчас получилось не совсем, и жгучая боль хлестнула по коже вместе с холодом остывшего моря, но мне было уже плевать. Темнота и тишина воды приняли меня в свои объятия, и я гребла вниз, вниз, выпуская носом воздух из лёгких, чувствуя, как давит на уши морская толща и тяжелеет намокшая одежда, помогая погружаться. Потом жадно втянула носом солёную воду, и лёгкие обожгло ослепляющей болью.

…тебе не доставить меня на Эмайн, Коул. По крайней мере, живой. Потому что мне не нужна жизнь такой ценой. А когда я умру, тебе не останется ничего, кроме как вернуться назад и перечеркнуть всё, что мы с тобой натворили. Если ты не простил себе мою смерть, если не возненавидел меня после вечности в безвременье, ты вспомнишь мою просьбу: дать мне умереть, чтобы все остальные жили.

И выполнишь её.

Ещё вдох. Перед глазами, разгораясь всё ярче, плыли пятна дрожащего света. Лёгкие взрывались изнутри, в голове гулким молотом стучала кровь, тело горело, словно в огне. Откуда под водой огонь? Вокруг уже не вода, а лёд, и свет режет глаза, обвивает тело, обратившееся сплошной болью, и грудь взрывается, взрывается… Кто-то касается моей руки, хватает за запястье железными пальцами, или мне просто кажется – чего только не померещится в предсмертной агонии…