– Тебя заживо похоронили, и ты наверняка уже понял, что тут не трагическое недоразумение, – пояснил старик.

Вахаба шарил беспомощным подслеповатым взглядом, хотел что-то сказать, но вместо слов из глотки вырвалось удивительно нечленораздельное бульканье, словно бы у недоразвитого ущербного кретина, побирающегося на улице.

– Да он же съехал, – заметил Эрмотх. – Наверное, не понимает тебя совсем. Гляди, поседел весь.

– Как и мы все, – указал старик. – Он меня понимает, и очень даже неплохо. А моя харя сейчас для него прекрасней ангельского лика.

Все трое встали вокруг гроба.

– Сейчас сосредоточься, слушай внимательно. Это важно, – склонившись еще ниже над гробом, сказал могильщик. – Если согласишься, заберем тебя отсюда. Мы затем и пришли. Ты можешь и отказаться. Тогда мы задвинем крышку на место и уйдем. Понимаешь?

В ответ раздался очередной протяжный хрип. Широко открытые глаза Вахабы в свете свечи казались запыленными.

– Если понимаешь, трижды моргни.

Вахаба трижды моргнул.

– Хорошо. Во-первых, ты обязуешься служить мне с этой минуты до самой смерти и всегда станешь делать то, что скажу я.

Вахаба немедленно трижды моргнул.

– Во-вторых, ты больше никогда не посмеешь смеяться.

Вахаба трижды моргнул.

– И еще одно…

Старик наклонился и шепнул на ухо несколько слов.

Вахаба замешкался, но все же троекратно моргнул.

Старик кивнул помощникам. Те схватили сага под руки, потянули из гроба. Вахаба почти не ощущал своего тела. Черное сукно, которым было повито тело, помощники оставили в гробу, сага уложили на пол и взялись за крышку.

– Ставьте в точности на место, чтобы было как раньше, – предупредил могильщик. – Никто не должен догадаться, что гроб открывали.

Старик опять склонился над сагом.

– Не упрекай себя в том, что сделал скверный выбор. Я уже много лет собираю таких, как ты. И никто ни разу не пробовал отказываться и торговаться.