Сам Йон заговорил обо всем этом лишь однажды — когда сообщил мне, что его отец, заручившись помощью старых друзей из Церкви, обо всем позаботился. Дело об убийстве детектива Гарриса было обречено остаться глухим висяком и сгинуть в недрах системы правосудия, и, учитывая, каким позором его вторая жизнь могла бы лечь на репутацию полиции, никто особо этому не сопротивлялся. Газеты не пестрели громкими заголовками о детективе-маньяке, но и того, кто оборвал его жизнь, тоже никто не искал. Вечный компромисс между неудобной правдой и устраивающим всем замалчиванием. Как бы мне ни хотелось думать иначе, я понимала, что это палка о двух концах. Работай наша система исправно, такие, как Сэм Ортего и Джером Стоун, гнили бы на нарах, а в доках не были бы спрятаны склады с клетками для бестий. Но в таком случае ни мне, ни Йону тоже не удалось бы выбраться из всего этого безнаказанными. Мы все жили на грани дозволенного и уголовно наказуемого, но пока эта грань была размыта даже для власть имущих, такие, как мы, при наличии связей и определенной доли везения могли оставаться на плаву и отчитываться за последствия своих решений только перед своей собственной совестью. И не самая удобная правда заключалась в том, что, если бы меня спросили, согласилась бы я изменить мир к лучшему при условии, что мы с Йоном, как и все остальные, предстанем перед справедливым судом за все, что сделали, я бы не дала тот ответ, которого бы все от меня ждали.

В том числе и потому, что не была уверена, что все уже закончилось и больше никто из нас не запачкает рук.

— Что ты думаешь делать с Джеромом? — спросила я тем утром, когда мы с альфой после завтрака поднялись к себе. Обычно в это время мы уже расходились по делам — Йон приступал к своим обязанностям вышибалы и заодно мастера на все руки, если в Доме опять что-то ломалось, а я чаще всего присоединялась к Поппи за уборкой и готовкой. Но из-за его ранения он до сих пор плохо ходил и обычно проводил время наверху, лежа в постели или разрабатывая ногу по предписаниям врачей. Поэтому и часть моего времени теперь уходила на обработку и перевязку его раны, что сперва вызывало у меня оторопь и даже какую-то робость, потому что я боялась сделать хуже или просто причинить ему боль, но через несколько дней превратилось в рутину. Йон по-прежнему сидел на обезболивающих, и на мои предложения начинать уже снижать дозу, пока отвечал отказом. Впрочем, ему, наверное, было виднее.

— А что я должен думать с ним делать? — уточнил альфа, отвечая на мой вопрос.