«А что, если однажды по любой из возможных причин он сорвется и причинит боль уже не плохим ребятам, а кому-то, кого ты любишь? Или, может быть, тебе самой? Когда его настоящие враги закончатся, что он будет делать с той ненавистью и яростью, что переполняют его? Или ты думаешь, они просто исчезнут в никуда?»

Это говорил Гаррис. Мертвый окровавленный Гаррис с намотанным на голову полотенцем, чей голос сейчас больше походил на змеиное шипение, холодом струящееся по моей коже.

— Нет! — судорожно выдохнула я, но футболка Йона выскользнула из моих бессильно разжавшихся пальцев и упала на пол.

Как мы оказались здесь, в этом самом моменте нашей истории? Неужели я в самом деле сижу на нашей постели, где прошло столько восхитительных ночей, полных страсти и неги, и думаю о том, что мой альфа способен… причинить мне вред? Что ревность способна настолько затмить его разум, что он перестанет себя контролировать? Мог ли мой добрый, терпеливый, заботливый и понимающий мужчина превратиться в монстра? Или, может, он всегда им был, просто раньше я, как и говорил Гаррис, занималась бессмысленным и упоительным самообманом, уверяя себя, что тот, кто способен голыми руками вырвать живому существу его внутренние органы, не может быть опасен и его не следует бояться?

Мой мечущийся по комнате взгляд наткнулся на стоящие на прикроватной тумбочке фотографии. Они появились здесь относительно недавно — после того, как я нашла в интернете эти потрясающие узорные рамки и загорелась идеей распечатать снимки из нашей с Йоном поездки в Зеленый город. Притянутая их мягким светом, я сама не заметила, как оказалась на коленях возле тумбочки. В самом центре гордо красовалось мое любимое фото — Йон, его отец и я. Мы казались такими счастливыми и расслабленными на нем, и я, приглядываясь, почти могла воскресить в памяти тот вечер, наш последний вечер в Зеленом городе, когда все еще было хорошо. Рыжая девушка, что так солнечно и открыто улыбалась на снимке, еще не знала о том, что ее ждет по возвращению. Она была так сильно влюблена — в своего мужчину, в мир, в жизнь, в будущее, которое на тот момент казалось таким светлым и радужным. И я пыталась, всеми силами души пыталась вспомнить, каково это — быть ею, но у меня никак не получалось.

Потом неожиданно мое внимание привлекла другая фотография — скромно задвинутая на задний план. Это был один из тех многочисленных снимков, на которых Йон запечатлел меня. Не все из них получились хорошо, и еще меньшее количество мне понравилось, потому что я искренне считала себя не слишком фотогеничной, но конкретно этот кадр, даже на мой взгляд, удался хорошо. В закатном свете мои волосы словно бы сами светились изнутри, окутывая мою голову огненным золотым ореолом, глаза сверкали, наполненные искрами, и вся моя фигура казалась какой-то неземной, тонкой и легкой, наполовину растворенной в окружающем меня сиянии. Помню, когда увидела этот снимок впервые, то задалась вопросом — значит, вот так Йон меня видит? Вот такая я в его глазах? Если да, то я почти готова была согласиться с тем, что в девушку на фото можно влюбиться без памяти. Она была, конечно, не совсем мной, но это было лучшее изображение меня в каком-то метафорическом и в то же время донельзя земном смысле из всех, что я когда-либо видела. У моего альфы в самом деле был талант к фотографии. Может быть, в какой-нибудь другой жизни, где ему бы не пришлось пробивать себе путь кулаками и когтями, он мог бы стать профессионалом в этом деле и даже зарабатывать себе этим на жизнь. В какой-нибудь другой жизни, где он не был бы собой, я бы не была собой, и мы бы вообще никогда не встречались.