— Нет! Не… — завопил солдат.

Разборки, драки, потасовки и членовредительство были средь грорвов делом привычным. Но до убийств не доходило. Все потому, что провинившегося ждала публичная казнь, а заодно и казнь десятка в котором он служил.

— Получил, харх, — ревел победитель, клацая клыками, — вот твой грязный язык!

Брошенное тихо упало, а поверженный мычал и скулил, катаясь по снегу.

— Без языка будет не просто разевать поганый рот на Рубаку! Понял! Я Рубака Свирепый! Ха-ха-ха! Эй, ты, а ну дай вина!… Ммм, либерское! Хорошее!

От горящих поленьев разлетелись горящие искры. Часовой втянул голову в плечи и зарычал — проклятый перевал, проклятый холод, проклятый ветер, — дует, как из подземных кузнечных мехов гномов Сапфировых гор, не смолкая ни на минуту.

…Давно перевалило за полночь. Лагерь грорвов, разбитый на перемычке скалы, дремал в зареве сторожевых костров. Лунный свет наполнял Речную Чашу голубым мертвенным светом. Над палатками носились клубы густого черного дыма. От истоков извилистых ручейков, скованных льдами, катились визгливые снежные вихри. Глаза гоблина-часового слипались, мороз отнимал желание шевелиться. Сейчас бы прилечь и задремать под песнь суровой зимней ночи, но нельзя — часовому спать не полагается.

Около валуна, скатившегося с западного склона Драконовых гор Прах знает когда, что-то шевельнулось. Часовой пригляделся и заметил в блеске снежного океана две высокие гибкие тени. Возникнув из зыбкого сумрака, они застыли неподвижно — их длинные светлые плащи серебрились в лунном свете, за спинами поблескивали рукояти благородных клинков; миндалевидные глаза первого бликовали, а вот глаза второго полыхали ярким холодным металлом.

Темный эльф!

Часовой вскочил, роняя одеяло и распахивая рот. В воздухе колюче свистнуло. Он отлетел и рухнул на спину, как от мощного удара в грудь — из правого глаза торчала оперенная эльфийская стрела.

Визгливый порыв обжигающего ветра уложил на бок сотни мерцающих точек, рассыпанных по перевалу. Рвано дернулись пологи шатров командиров. Два стяга с рисунком ветви и коршуном бесшумно уронило на темный сугроб. И вдруг ночь пронзило жужжанием — западный и восточный фланги лагеря накрыло градом стрел.

Гоблины непонимающе выскакивали из палаток, орали, хрипели и падали замертво. Колючие «волны» косили сонных солдат и утыканные тела валились на утоптанный и почерневший снег. Загремел барабан, призывая к обороне. Барабанщик в одном полушубке ударил в четвертый раз и слег с эльфийской стрелой. Лагерь наводнился оглушающими криками и лязгом, хрипами и грохотом. Солдаты метались меж дрожащих костров и сыпались на ледяную твердь спевшими по осени плодами.