Мужчина кивнул.

Они шли по весеннему Елаширу. Распогодилось, будто вовек не было дождей и серой хмари. Солнце слепило. Пахло тополями. Тамир смотрел на высокие заборы, на ворота, на крыши домов. Он силился вспомнить. Узнать. Но сердце оставалось глухо. Это были просто дома и просто крыши. Память словно не находила, за что зацепиться. Лишь иногда что-то будто бы вскидывалось в душе, разбуженное запахами весны — нагретым солнцем деревом, подсыхающими после минувших дождей плашками мостовой…

Лесана шагала рядом. Она больше не надевала женских рубах, сняла с головы покрывало. Но даже в черном платье ратоборца была хороша. Если б ещё не взгляд этот застывший…

С каким-то равнодушным удивлением колдун понял, что все мысли эти, роящиеся сейчас в его голове, принадлежат не ему. Ивору. Это он не узнавал Елашир, ему Лесана казалась красивой, тогда как сам Тамир дурел от неправильности происходящего.

— Вроде бы этот дом, — сказала обережница и повернулась к спутнику. — Не узнаёшь?

Он покачал головой и с тоской посмотрел на старую липу, кривые черные ветви которой возносились в прозрачное весеннее небо. Дерево, как дерево. Дом, как дом.

Девушка постучала. На стук хриплым дребезжащим лаем отозвался старый пес. Тамир не помнил, как зовут собаку. А когда створка ворот поползла в сторону, колдун увидел незнакомого мальчишку — высокого, нескладного, того самого возраста, когда, вроде, уже выходят из детства, но в пору юношества заступить ещё не успевают.

— Господине, — обрадовался и удивился паренек. — Мира в пути! Заходи, то-то батюшка обрадуется!

— Мира в дому, — ответил колдун, с мучительно тоской понимая, что всё равно не узнает лица да и имени тоже не помнит.

— Мира в дому, — выручила Лесана. — Как звать тебя?

Мальчишка ответил, рассматривая гостью с плохо скрываемым любопытством:

— Ясенем.

Обережница улыбнулась:

— Ну, веди нас, Ясень, к хозяину.

Тамир вошел последним.

Пятнистый облезлый пёс стоял возле конуры и глядел на пришлецов слезящимися глазами. Сторож подворья был жалок и тощ той особенной старческой худобой, которую не избыть даже обильной кормежкой.

— Эй, — позвала Лесана собаку. — Что ж ты на нас так ругаешься?

— Звон! — тут же строго сказал Ясень и добавил, поворотясь к гостье: — Ему уж четырнадцать весен. Старый совсем. Глухой. Чудно, что услышал вас.