Я думаю об отце и матери, но больше об отце – мне даже удается вызвать его мысленный образ. Лицо, которое я помню с детства, и то исчерченное морщинами, которое я видел во время последнего визита. Я знаю, что он наверняка попытался бы понять, что здесь произошло, и знаю, что вряд ли бы ему это удалось. Для этого он должен был сам оказаться в пустыне, вдыхать ее металлический запах, услышать Эстер у себя в голове и попрощаться с очередными друзьями. Как и любой другой, он должен был умереть здесь вместе с нами.

Моему отцу чертовски повезло – он принадлежит к поколению, которое не сражалось ни в одной войне. Ему не довелось испытать собственную смелость или проверить, способен ли он отличить зло от меньшего зла. Он прожил всю свою скромную жизнь, пребывая в невежестве, словно ребенок.

Меня уже двадцать лет не волнует его мнение, и я не слушаю его советов, даже не могу разговаривать с ним нормально, без раздражения. И тем не менее мне не хотелось бы, чтобы в новостях, которые он страстно смотрит, диктор бархатным голосом говорил про солдат девятой роты, совершивших зверское убийство. Для него это было бы даже хуже, чем ворчанье матери.

При этом сравнении я улыбаюсь и думаю о Неми. О том, как отец хотел увидеть ее фотографии и с нетерпением ждал возможности с ней познакомиться. Эта мысль уносит меня столь далеко, что я перестаю воспринимать окружающее. Глаза мои открыты, я слышу звуки и ощущаю запахи, но во всем этом никак не умещается Маркус Трент. Я снова парю в пустоте.

Лейтенант Остин приходит ко мне сам и жестом отпускает сопровождавших его солдат. Я узнаю только Северина, но с ним были еще двое. Я воистину благодарен лейтенанту, поскольку не могу вынести вида живых людей. Чем их больше, тем более чужим я себя ощущаю и тем больше мне недостает Неми.

Он садится напротив меня, глядя на несъеденные бутерброды и опрокинутую бутылку с водой. Опершись о стену медсанчасти, так же, как я опираюсь о модуль СМЗ, он не смотрит мне в лицо, не спрашивает о самочувствии – просто снимает шлем, опускает голову и молчит. Я мог бы поклясться, что Остин задремал, если бы он в конце концов не заговорил.

– Нас окружили, Маркус. У нас нет шансов вырваться из ловушки. Сколько времени осталось до запуска корабля?

– Двенадцать часов, господин лейтенант, – отвечаю я, глядя на часы.

– Да, ты в самом деле говорил, что это произойдет в шесть, – кивает он. – Как думаешь, во время старта может случиться нечто, что могло бы нам помочь?

– Вряд ли, господин лейтенант. Думаю, мы все погибнем. Мы, атакующие нас повстанцы и женщины с детьми.