Она спасала мир.

И каждый раз просыпалась в мире, который стал старше.

У молодого священника появились шрамы, потом усы, чтобы их прикрывать. Седина поселилась в волосах, в красивых глазах — боль.

На задания приходилось выходить все чаще. В восьмидесятые годы ее помощь требовалась раз в несколько месяцев. Тогда ей даже случалось взять отпуск. Теперь сигналы поступали из месяца в месяц. А порой и из недели в неделю.

Теперь.

— Ни хрена себе, — высказалась Сэл, когда Грейс закончила рассказ.

— Выражения выбирай, — отозвалась Грейс с мимолетной улыбкой — но раньше Сэл у нее и такой не видела — непринужденной и печальной. — Я дама старомодная.

Засвистел чайник, она налила им две чашки.

— Мне никто ничего не говорил.

— Понятное дело. Лиам и тот не знает. Надоело мне объясняться с каждым новым членом отряда — превращаться в проблему.

— Мне очень жаль.

— Ты это уже говорила, — отозвалась Грейс. — Ладно, проехали. У меня есть некая особенность. Особенности есть у многих. Я со своей справляюсь. — Над чашками поднимался пар. — Если об этом говорить, только тяжелее. Люди меня пытаются лечить. Спасать. Не помогает. Мне легче одной.

Сэл взяла чашку, отпила, зашипела — кипяток обжег ей язык.

— А я тут все бегала и думала, что дело-то во мне, что это я оказалась как бы снаружи всего — и старой жизни, и новой. — Она засмеялась над чашкой. — Всегда снаружи, с какой стороны ни погляди. Слышала эту песню Дилана?

— Нет.

— А стоит.

— Поищу время, — пообещала Грейс.

— Я, наверное, вот что пытаюсь сказать: если тебе вдруг понадобится побыть с кем наедине, я тут. Можем, например, в кино сходить.

Грейс рассмеялась — опять же впервые.