— Зяблик, зяблик, подорожник, — начал он.

— Это же…? — Что-что, а слова колыбельной песенки я знала с самых пелёнок.

— Нет. Это заговор чародейский. Не сбивай меня. Думай об Османте, о его обещании. Думай, как встретишь его скоро. Как заживёте вместе счастливо. Зяблик, зяблик, подорожник, белой бури слышен стон. Не сомкнуть сегодня очи, не придёт ко мне уж сон, — зашептал ведун, и пришлось мне невольно прислушаться к шёпоту этому. Часто он сбивался, будто пытаясь припомнить или вовсе заново выдумать слова. А кровь продолжала капать, «кап-кап», в чашу с водой, и вода становилась розовой, рассветным небом отражаясь в выставленном передо мной зеркале. — На ладье уплыл далече да со свитой милый друг. Колокольчик я повешу, чтоб сберечь его от вьюг. Зяблик, зяблик, подорожник, иней синий на траве. Друг мой скоро возвратится, сердце он оставил мне. И не будет мне покою, коль назад не воротишь. В колокольном бури звоне ты меня, мой друг, услышь.

Едва закончил Вайлех своё заклятие, как мигнул свет в избе, и погасла свеча, что стояла ближе всех ко мне, словно сама царица-вьюга и братья её — трескучий мороз и белый снег закрепили его своим белым дыханием. Не успела я полностью согреться, а тут и вовсе — будто внутри всё в ком один смёрзлось. Только сердце застучало бешено, да пот на лбу бисером выступил.

— Всё, — выдохнул ведун, — больше я ничем помочь тебе не могу. Возьми теперь в руки колокольчик в правую руку да позвони им. Пусть и в Небесном мире звон тот услышат.

И я зазвонила.

Десятое

В зимнюю пору мне особенно часто вспоминается молодость моя ушедшая. Чем морознее становится на дворе, тем на сердце — тяжелее. Полвека почти минуло, но тот ненастный день могу воскресить в памяти до последней детали. Кружение снежинок над полем, по которому шла, треск деревьев, как предупреждение: «Не ходи!» — и холод, пробирающий до костей холод.

Отдал мне Вайлех тулуп свой, в котором я до дома и добралась, да как была — упала на лежанку, забывшись ненадёжным сном. И по сию минуту не смогла забыть тот сон. Передо мной тьма простиралась неведанная, словно чешуя рыбья перламутром поблёскивая. И во тьме той странного вида корабль плыл, да таких кораблей ни один человек прежде не видывал. Вместо парусов — громадная бочка приделана, вместо вёсел — пасти, пламя изрыгающие. Никакая буря тот корабль потопить была не способна, никакой штиль ему был не страшен.

Словно тень бестелесная, прошмыгнула я на диковинное судно, и стала бродить по нему. Будто в улей осиный попала. Люди туда-сюда бегают, все в одеждах богатых, серебром расшитых. Но куда бы я ни шла, нигде не могла остановиться, звал меня голос один-единственный. Голос, что возлюбленному моему принадлежал: