И наконец, Ансэй пытался вспороть себе живот мечом прапрадеда, как сделал это ваш муж, узнав о вашей смерти и вашем замысле.

Я восхищаюсь и вами, Киннай-ками. Узнав о мести, нависшей над семьей, вы избрали единственно возможный способ защитить клан от бешеного духа супруги – свою смерть. Мертвого нельзя расспросить: вы унесли тайну в могилу, зная, к чему привела бы ваша откровенность. Вы ушли из жизни, не сомневаясь, что семья втайне осудит вас, с презрением отнесется к вашей постыдной слабости. Покончить с собой из-за разлуки с женой? Оставить службу господину, уйти в мир иной, поддавшись любви и тоске? Достойный ли это поступок?

Конечно же, нет!

Мертвого нельзя расспросить, но мертвому нельзя и отказать. В особенности если человек без страха вспорол себе живот, как и положено самураю в безвыходной ситуации. Киннай-ками, вы отлично понимали: как бы ни приняла семья ваше самоубийство – она исполнит вашу волю, выраженную в предсмертном завещании.

Хранить нож, каким перерезала себе горло Масако, на семейном алтаре? Клан сделал это. Хранить меч, которым вы свели счеты с жизнью, на том же алтаре? Клан сделал это. Амулеты появились позже: по всей видимости, монахи обители То-дзи разобрались в происходящем не хуже меня, но сочли за благо промолчать. Они просто одарили семью Хасимото, живущую в про́клятой усадьбе, оберегами от дурных снов.

Пока вы, Масако-ками, в облике ножа лежали на алтаре, под охраной духов предков и духа вашего мужа, наведенные вами сны были раздражающи, тревожны, но безопасны – они не толкали людей на самоубийство. Но как только вы освободились из-под стражи и повисли на шее у молодой жены Ансэя; как только пылкий юноша променял семейный амулет на любовный…

Ваши сны стали убивать не хуже ножа, всаженного под ребра.

Киннай-ками, вы боролись с женой, как могли. Останься Масако на алтаре, и вы сумели бы достичь большего. Но и так вы бились до конца, доказывая, что не только меч, как говорили в древности, душа самурая, но и душа самурая – закаленный клинок. Вы заставляли себя падать с подставки, будя весь дом; изворачивались в руке праправнука, не позволяя Ансэю нанести себе смертельную рану; понуждали меч рубить, колоть и рассекать, не задевая моего тела. Я нарочно взял меч с собой в спальню, желая убедиться в том, что вы не враг, а защитник, что вы не позволите своему потомку убить меня – в противном случае Ансэй низвергся бы в ад на радость Масако-ками, а я воскрес бы в теле Ансэя, заявив о фуккацу.

Представляю лицо господина Сэки, выслушивающего мой доклад! Лицо господина Цугавы я тоже представляю.