Она все погружалась, заставляя себя нырнуть так глубоко, как только могла. И именно в этот момент к ней явились видения.

Дианора ясно увидела мысленным взором отца, держащего в руках резец и молоток, его плечи и грудь были усыпаны мелкой мраморной пылью. Он шел вместе с принцем по их двору, и Валентин по-приятельски обнимал его рукой за плечи, а потом она увидела его таким, каким он был перед отъездом на войну, неловким и мрачным. Следом в ее воображении возник Баэрд: маленький добродушный мальчик, который, казалось, всегда смеялся. Потом она увидела его плачущим у ее двери в ту ночь, когда ушел Наддо, потом – в своих объятиях в рухнувшем, залитом лунным светом мире, и наконец – в дверях дома в ту ночь, когда он ушел. Следующей была ее мать, и Дианоре почудилось, будто она каким-то образом плывет назад, сквозь все эти годы, к своим родным. Потому что эти воспоминания были из времени до падения, до прихода безумия, из времени, когда голос матери казался способным смягчить вечерний воздух, а ее прикосновение лечило любую лихорадку, любой страх темноты.

Сейчас в море было темно и очень холодно. Она ощутила первый всплеск того, что вскоре должно превратиться в отчаянную жажду воздуха. Тогда перед ее мысленным взором, словно разворачивающийся свиток, прошла вся ее жизнь после того, как она покинула дом. Деревня в Чертандо. Дым над Авалле, который было видно с высоких и дальних полей. Мужчина – она даже не могла вспомнить его имя, – который хотел на ней жениться. Другие, которые спали с ней в той маленькой комнатке наверху. «Королева» в Стиваньене. Ардуини. Раманус на речном судне, увозящий ее прочь. Открытое море перед кораблем. Кьяра. Шелто.

Брандин.

Вот так в самом конце ее мысли все же были заняты им. И, перекрывая все быстро мелькающие образы более чем двенадцати лет жизни, в ушах Дианоры вдруг снова прозвучали его последние слова, сказанные на молу. Слова, которые она изо всех сил старалась не допустить в свое сознание, пыталась даже не слышать и не понимать их, боясь, что они уничтожат ее решимость. Что он уничтожит ее решимость.

«Любовь моя, – прошептал он, – вернись ко мне. Стивана нет. Я не могу потерять вас обоих, иначе я умру».

Она не хотела этого слышать, ничего похожего на это. Слова были силой, слова пытались изменить ее, построить мосты из томления, по которым никто не мог перейти на другую сторону.

«Иначе я умру», – сказал он.

И она знала и даже не пыталась отрицать это перед самой собой, что это правда. Что он действительно умрет. Что ее фальшивое, утешительное предположение, будто Брандин будет где-нибудь жить, вспоминая ее с нежностью, было просто еще одной ложью. Он не сделает этого. «Любовь моя», – назвал он ее. Она знала, о боги, и она, и ее страна знали, что значила любовь для этого человека. Как глубоко она пускала корни в его душе.