Алессан поднял руки, снял с плеч ребенка и осторожно поставил его на землю рядом с матерью. Она улыбнулась ему. Ее волосы были такими же желтыми, как и платье. Он машинально улыбнулся в ответ, но уже начал поворачиваться в другую сторону. От нее, от мужчины и женщины, лихорадочно обнимавшихся рядом с ними. Он чувствовал физическое недомогание. Во всей гавани царил радостный хаос. У него начались спазмы в желудке. Он закрыл глаза, борясь с тошнотой и головокружением, внезапно захлестнувшими его.

Когда Алессан открыл глаза, то посмотрел на шута – Руна, такое имя ему назвали. Было очень неприятно видеть, как в тот момент, когда Брандин выпустил на свободу собственные чувства и с недвусмысленной страстью сжал женщину в объятиях, шут, суррогат короля, вдруг стал казаться пустой оболочкой. В нем ощущалась откровенная, тягостная печаль, бросавшаяся в глаза своей неуместностью среди всеобщего ликования. Рун казался неподвижной, молчаливой точкой бесчувствия среди возбуждения, слез и криков толпы.

Алессан смотрел на согнутого, лысеющего человека со странно деформированным лицом и ощущал смутное, непонятное родство с ним. Словно между ними существовала некая связь, пусть заключавшаяся лишь в их общей неспособности понять, как на все это реагировать.

«Он должен был себя защитить, – повторил про себя Алессан в десятый, в двадцатый раз. – Должен был». Он еще раз взглянул на Брандина, потом снова отвел глаза, страдая от горестной растерянности.

Сколько лет в Квилее они с Баэрдом строили юношеские планы, как сюда пробраться? Подойти к тирану и убить его, а потом выкрикнуть имя Тиганы, чтобы оно зазвенело в воздухе и вернулось в этот мир.

А в это утро, сейчас, он стоял всего в пятнадцати футах, неизвестный, не вызывающий подозрений, с кинжалом у пояса, и всего один ряд людей отделял его от человека, который пытал и убил его отца.

«Он должен был защитить себя от кинжала».

Но дело было в том, простая истина была в том, что Алессан не мог знать этого наверняка. Он не проверил, не сделал попытку. Он стоял и смотрел. Наблюдал. Разыгрывал свой собственный холодный план, стремясь управлять событиями, направлять их к некой более крупной абстракции.

У него болели глаза; за ними чувствовалась тупая пульсация, словно солнце светило слишком ярко. Женщина в желтом не отошла; она продолжала смотреть на него искоса, взглядом, который трудно было не понять. Он не знал, где отец ребенка, но было ясно, что женщину сейчас это не очень-то волнует. Было бы интересно узнать, подумал он со свойственным ему причудливым поворотом мыслей, сколько детей родится в Кьяре через девять месяцев.