Вот из этой точки теперь пришлось начинать всё сначала; в житейском смысле это оказалось довольно удобно, ему повезло. У него был старый дедовский дом с электричеством и нормальной сантехникой, даже какие-то деньги остались, ещё не всё заработанное успел прокутить. Спасибо, в общем, что не бомжом в чужом подвале проснулся; зная себя как облупленного, понимал, что так вполне могло быть.

В первый же день, то есть сразу после того, как братался на кладбище с городом, добрался до художественной лавки, купил ящик белой глины, сорок с гаком кило; ничего, нормально допёр до дома и, как пишут в дамских романах, предался безудержной страсти. Примерно через неделю, преодолев отчаянное внутреннее сопротивление, взял телефон, обзвонил десяток, будем считать, что старых знакомых и раздобыл подходящую для использования в домашних условиях печь.

Это стало настоящим спасением: мять в руках глину, придавать ей форму, лепить, переделывать, красить – почти такое же счастье, как магия, или каким ещё словом называть свою прежнюю, настоящую жизнь.

Кроме глины у него был город, и это оказалось гораздо больше, чем просто спасением. Почти всё равно, кто ты, где, что с тобой происходит, когда тебе есть кого больше жизни любить.

Так он провёл первые несколько месяцев – лепил и любил. Почти – не смирился, конечно, но более-менее успокоился. Убедился, что долгая жизнь человеком – задача тяжёлая, но выполнимая. И вопреки своему самому страшному страху, ничего не забыл. А что веру во всё это драгоценное незабытое по сто раз на дню утрачивал – вполне обычное дело. Он и раньше регулярно утрачивал веру, думал: господи, так не бывает, я просто псих, которому охеренно повезло с галлюцинациями; ладно, какая разница, лишь бы никто не взялся лечить. Потом проходило, конечно; ну так и сейчас проходило. Достаточно было выйти из дома в город и пару часов в нём побыть.

Каждый день подолгу бродил по городу – с городом, не один. И даже отчасти с Нёхиси – как ребёнок с воображаемым другом. То есть, точно знал, что Нёхиси в этой реальности нет, и случиться не может, но по ощущениям, Нёхиси немножко всё-таки был. Ровно настолько, чтобы сердце билось, ноги держали, и воздух для дыхания подходил.

К середине весны окреп настолько, что перестал шарахаться от знакомых на улице. И даже изредка отвечал на звонки. С удивлением убеждался, что люди его почему-то любят, рады, что с ним всё в порядке, предлагают помощь, поддержку, работу, перспективных клиентов или просто компанию, если надо, натурально как сговорились, наперебой. Раньше так вроде не было. Ну или просто забыл.