Ну, слава Богу, все на месте, ничего не изменилось! Рот сам собой растянулся в счастливой улыбке. До чего же приятно оказалось вернуться и услышать родные голоса! И Дьявол, похоже, тоже был рад вернуться вместе с ней, или делал вид, что рад. Он снова мог издеваться над нею и Борзеевичем сколько влезет.

– Так, Маня, – он вырос прямо перед ней, прервав ее размышления и хитрые планы, держа в руках камни-кристаллы со змеями внутри.

У Маньки невольно все оборвалось внутри. Змеи осатанело бились о стены, прилипая к прозрачной преграде – и было их меньше, чем когда она их оставила, но все равно не перечесть.

Она сглотнула подступивший к горлу ком.

– Не надо избам такое добро, – наставительно произнес Дьявол. – Твои змеи – ты и разбирайся с ними. Знаешь ведь, что это такое. На больничный тот может рассчитывать, кто болезнь перебарывает, а если болезнь принял – значит, не достоин.

Манька кивнула. Молча. Тоскливо. Дьявол сейчас держал в руках, не иначе, зеркала или что-то еще, в которых отражались две матричные памяти – искалеченные и изувеченные, в которых было ее и ближнего прошлое. Значит, мало она провела времени в Аду. Броситься бы к ногам Дьявола, да проситься еще – Твердь мозги вправляла умело!

Манька мысленно завыла, заскрипела зубами, вспоминая все, что ей пришлось пережить, вперившись во врага взглядом. А змеи вдруг стали вылазить из камней, увеличиваясь в размере, поползли прямо к ней и исчезли одна за другой, едва ее коснувшись. Камни-кристаллы в руках Дьявола, чернея, тоже пропали с глаз, и выцвела золотая монета, покрываясь ржавчиной и медной чернью.

Радость сразу улетучилась.

Змеи не просто таяли – боль резанула сердце, накрывая волной почти забытых ею чувств и эмоций. Накатила обида, недовольство, жалость, неуверенность. Вспомнилась сиротская доля, голодное детство, встали перед глазами родители и ужасы, пережитые в Аду… Как отец, покойничек, заманивал ее, чтобы оставить ни с чем, как будто мало ему было, что не знала она материнской любви и ласки рук материнских… И дом у нее не свой, от Дьявола… И беглая каторжница… А рученьки и голосок Благодетельницы, пристроившие ее к Аду?.. А ближний с удавкой?..

Ах, если бы знать! Ведь и она могла бы пиявкой к его шее присосаться, не тратить время на всякую мерзость…

Змеи вернулись голодные.

И злые.

Борзеевич недоумевающее смотрел то на Дьявола, то на вмиг побледневшую и затрясшуюся всем телом Маньку. Расстроенный его голос зазвучал глухо, он что-то говорил, но она уже не слышала. Сглотнула ком в горле, прислушиваясь к себе и потерянно таращась на друзей, которые как будто отдалились и стали чужими, не такими, как только что – согревающие душу и сознание, положенные в сердце, а память, в которой только что рождались светлые образы и ясно представлялся солнечный свет, затянулась ночными сумерками.