– Ты только обещаешь, – усмехнулась я и ойкнула, поразившись своему голосу – не человеческая речь, а мяуканье! Неудивительно, что Коул так ошарашенно косился на меня снизу, пускай у него и не было времени разглядывать меня особенно тщательно. Я отвлекла Паука на себя, но Исаак все нападал и нападал без устали. Коулу, залитому кровью, чьи раны я чувствовала через метку атташе как свои собственные, танцевал между деревьями с навахоном наперевес, отчаянно парируя каждый удар.

Я хотела ему помочь, но сейчас моя лучшая помощь – это довести дело до конца.

– Не отвлекайся, Одри! – выкрикнул Коул вдобавок, уводя Исаака на другой конец опушки, чтобы разделить его с Пауком. – Я справлюсь. Добей эту тварь!

Меня не нужно было просить дважды.

Сигил некромантии напоминал череп, проеденный двумя змеями, – круг с распускающимися внутри узорами. Он лучше всего олицетворял быстротечность человеческой жизни, искусство смерти и умение балансировать на границе между тем и другим. Я уже закончила шестой дар, даже не замечая попытки Паука сбросить меня, кидаясь на деревья, когда из леса вдруг раздалось:

– О, золотая империя! Чуме отвори свои двери. Обещаю, она излечит – не тело, но душу, которую власть и богатства калечат.

То было пение сразу двух голосов – монотонное, как молитва, на древнем германском языке, который я понимала лишь благодаря тому, что давно выучила эту песнь наизусть. Она была написана на пятнадцатой странице главы Шепота.

– Богов здесь нет и не растет зерно. Империя из золота сгинула давно!

Я обернулась, не в силах поверить: это пришла Тюльпана, но не одна – плечом к плечу с ней шествовала Аврора. Голоса их, слитые в унисон, иссушали, как жажда в пустыне, и покрывали каменным обездвиживающим налетом, как хворью. Самое красивое проклятье, что мне доводилось слышать. Я не знала, почему Аврора поменяла свое мнение и пришла нам на помощь, но мысленно призналась ей в любви, когда она стукнула своей тростью-зонтом о землю и подкосила Паука, заставив упасть и наконец-то дать мне передышку от его кувырков.

Диего шел следом, как всегда, что-то бормоча на латыни. В это время черные знаки жили на его теле собственной жизнью, меняя формы. С той же стороны светили фары его мотоцикла (неужели он ехал через весь Вермонт на нем?!). Морган, впрочем, озаряла лес гораздо ярче: она будто несла вместе с собою рассвет, и при одном лишь взгляде на нее Пауку стало больно – он заскулил и пригнулся к земле, но не для прыжка, а в вымученном поклоне.