Женщина, чуть сгорбившись, прикрывая руками срамные места, неуверенно сделала несколько шагов, бросила напряженно-затравленный взгляд на пастыря.

— Беги, распутная подстилка люцифера! — прогремел тот.

— Беги, шлюха, беги! — взревела толпа.

Женщина недоверчиво осмотрела вскидывающих кулаки прихожан, их искаженные от праведной злости лица, медленно опустила очи долу и вдруг рванула что есть мочи. Под яростное улюлюканье она, поднимая столбики пыли, выскочила на дорогу, ведущую к воротам, и с быстротой молнии завернула за угол.

— Помолимся же! — вскричал пастырь и ударил посохом о ступеньку.

Из-под крыльца выскочили два каплана. Юл не знал, что все время действа пятнистые хищники прятались совсем рядом. От предчувствия недоброго у парня заиндевели спина и шея.

— О, Элохим, господь этого призыва и молитвы! — певуче затянул архиерей. — Благословен ты, господь наш, царь вселенной, по слову которого наступает день и наступает ночь! Да святится имя твое и да придет царствие твое на грешную землю!

Кошки между тем в три прыжка оказались на середине улицы и мгновение спустя исчезли из вида, помчавшись за жертвой.

— И позволь пророку твоему, Аврааму Великому, заступиться за нас в новый судный день! — повторяли следом за пастырем прихожане. — Ведь ты, сотворивший день и ночь, всемогущ, и убираешь свет перед тьмой, и тьму — перед светом!

Где-то в сгущающихся сумерках послышалось звериное рычание, и следом — истошный женский крик.

— И воля твоя да прибудет как на земле, так и на небесах, — глаза проповедника закатились, он вскинул голову, и лицо его озарила блаженная улыбка, и не было в ней ничего садистского, а лишь радость от принадлежности к чему-то запредельному, к чему-то такому, что снимает с тебя всякую ответственность. — Хвала тебе, Элохим, милостивый и милосердный, господь миров! Ничтожны мы перед ликом твоим!

— Возлюбил ты дом Богополя и сделал народ его избранным перед всеми другими коленами человеческими! Так не покинет же нас вовек любовь твоя! — вторили Аврааму Шестому люди: мужчины и женщины, взрослые и дети, послушники, рабы божьи в кольчугах с саблями и копьями и рабы рабов божьих, худолицые и ободранные.

Они пели усердно и самозабвенно, но все же не могли заглушить вопли пожираемого заживо человека. Ночь приносила смерть. Ночь внушала страх господень. Ночь напоминала о повиновении. То, что случилось здесь и сейчас, не могло быть реальностью, все, что происходило вокруг, казалось придуманным каким-то сверхсуществом, всемогущим и беспощадным. И Юл на краткий миг поверил в кровавого Элохима, пожирающего отступников зубастыми пастями пятнистых хищников, и ужаснулся.