Парень осторожно заглянул в приоткрытую дверь. Он увидел маму. Она, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, держала в руках младенца. Маленький комочек живой плоти, обернутый в бледно-серую материю, был совсем не виден, только крохотная ручонка, неведомым образом пробив себе путь сквозь складки ткани, вылезла наружу и тихонько шевелила миниатюрными пальчиками, а мама, нет, бабушка Хона выводила древний мотив:

— Засыпай, на руках у меня, засыпай! Засыпай под пенье дождя…

И у Олега защемило где-то внутри, будто мелодия эта заставила вспомнить нечто такое, что уже никогда не вернешь. Не родиться тебе заново, и не будет укачивать мама, и ощущение абсолютной защищенности больше никогда не посетит тебя, и тепло ее рук уже давным-давно воспринимается совсем по-другому. Нет, ничего этого уже не будет, ты вышел из колыбели и обречен идти, бороться, разочаровываться, падать, но вставать и продолжать идти…

Чтобы прервать чувство неловкости, так неожиданно нахлынувшее на парня, Олег кашлянул. Мама Хона бросила быстрый взгляд на сына, кивнула — мол, выйди, я скоро — и продолжила качать младенца.

Юноше пришлось ждать с четверть часа, прежде чем в коридоре появилась мама Хона.

— Я уезжаю сегодня, — сказал Олег, — пришел проведать Лиду и… с тобой попрощаться.

— Я знаю, что ты уезжаешь, — тихо произнесла мама Хона, — мы с папой Юлом обсудили это под утро.

Олег заглянул в глаза матери. Они были выцветшие и усталые, как у отца. Лицо, округлое, еще не потерявшее привлекательности, уже начало покрываться морщинами, а в темно-русых волосах давно завелись широкие пряди седых волос.

— Лида спит. Она еще очень слаба и ей до кормления остался час. Не тревожь ее, я передам твои поздравления, — сказала мама Хона.

Наступила неловкая тишина. По крайней мере, Олег чувствовал дискомфорт. Мама, когда-то казавшаяся такой большой, сильной и умной сейчас почему-то выглядела маленькой и как будто растерянной. Может, дело не в маме? Может, просто Олег стал взрослее?

— Вот и ты покидаешь меня, — мама Хона тоскливо вздохнула, — Кассий — в Ростовской фактории, Алиса — жрица Анимы в Забытой деревне, а теперь ты.

— Я вернусь, — обнадежил Олег.

— Конечно, вернешься, — мама Хона улыбнулась, — ты не обращай внимания, это все бабьи сопли. Ты, главное, там не дури и не лезь на рожон. Деду Ури скажешь, что его единственная дочь шлет ему привет и совершает очередной подвиг, как и полагается байкерше Стальные бедра.

— Подвиг? — не понял Олег.

— Да, — кивнула мама Хона, — когда я была совсем девчонкой, строптивой и вредной, я мечтала о подвиге, не хотела отставать от мужчин-байкеров. Думала, вот перейду Пагубь, сражусь с врагами, и это будет нереально круто. А на самом деле не сегодня так завтра у двух моих рожениц воды отойдут, и мне вот-вот принимать роды. Это и есть мой вечный, главный и последний подвиг: помощь в сотворении новой жизни. Люди смотрят на меня с благодарностью, и мне становится тепло.