Марисса захихикала.

– Значит, правильно думаю. Что из нее сделали?

Я почти дошла. Если протяну руку… тяну… осторожно, медленно, пытаясь не делать резких движений. Пусть лич и не собака…

– Или просто убрали, чтобы я осталась одна, да? И чтобы она не проболталась?

Пальцы касаются заветной коробки. А сердце стучит оглушительно. Сколько времени прошло? И где отец? И почему в его комнатах пахнет смертью? Страшно ли мне? Уже нет… наоборот, я испытываю мстительную радость, когда удается подцепить коробку.

– Но не так уж важно. Куда интересней, что сделали из тебя. Он тебе клялся в любви? А на деле что?

– Дура, – вполне отчетливо ответила Марисса.

– Я? Или ты? Хотя… погоди… ты сама решила, верно? Как же, бессмертие практически. И разум сохраняется, а силы вовсе возрастают. Так почему бы не рискнуть.

– Дур-ра…

– Это ты про меня или про себя? – я стащила коробку и сумела поймать ее на лету, пристроив на шкатулку. И демон счастливо заурчал. – Впрочем, не важно. Мы обе хороши, да.

Я сделала шаг назад.

И еще один.

Сумела переступить через лежащего Чумру, даже не споткнулась. Обошла край стола. А Марисса… она просто смотрела.

И улыбалась.

Улыбалась. И смотрела. И в этой безумной ее улыбке мне виделось торжество.

– Уходим, – я вцепилась в руку застывшего мужа. – Как можно скорее…

Ворчание лича было ответом, но и в нем теперь мерещилась насмешка, будто нам позволили уйти… и да, определенно позволили.

Из лаборатории.

Из дома.

На улицу, по-прежнему пустынную. И только сиротливая стайка крыс держалась у стены. Ни людей, ни… нелюдей.