Что случилось с самой Гелис, и какая была её дальнейшая судьба, так и осталось неизвестным. Известно лишь то, что она вскоре тоже покинула Золас-град, а незадолго до отъезда в разговоре с теми же кумушками заявила, что этот Руфус такой же, как и все мужчины – сначала попытался закадрить, а потом сбежал…

Между тем, молодой проповедник остался со своей печалью один на один. Конечно, он в молитвах поведал своё горе Инци, но тот не ответил ему. Впрочем, Руфус и не рассчитывал, что Инци будет каждый раз удостаивать его беседой. С подобными проблемами люди должны справляться сами, иначе им смысла нет вылезать из младенческих пелёнок, а значит и жить, потому что жизнь предполагает самостоятельность.

Молитвы приносили успокоение, но не забвение. Память ежедневно и ежечасно возвращала юношу к событиям, произошедшим в Золас-граде во время этого, второго его посещения злополучного города. (Во время первого, двенадцатилетнего, тогда, Руфуса, дважды едва не убили.) Приглушить боль и отвлечься помогли забота о пастве, всё время пополняющейся новыми членами и… починка-производство обуви. И то, и другое досталось ему от предыдущего священника, недавно покинувшего этот мир и не успевшего выслушать последнюю исповедь своего ученика.

Руфус пережил, не сломался, выпрямился, но в душу глубоко запали слова Гелис о том, что он принадлежит не к тому типу мужчин, который нравится девушкам. Он это так для себя понял. Что ж, что дано, то дано, а чего нет, о том бессмысленно сожалеть. Возможно, Творец предназначил его для других целей, а Инци об этом, несомненно, знает и одобряет. Так о чём же тогда печалиться ему – скромному служителю своего Бога?

......................................................................................................

Эти события произошли более трети его нынешней жизни назад. Нет, Руфус не перестал глядеть в сторону женщин, но он смирился со своим положением. По крайней мере, ему так казалось до встречи с Гюрзой… И вот, теперь мир перевернулся с ног на голову! Гюрза была сейчас в том же возрасте, что и Гелис тогда, но отличалась от неё, как… ландыш от подсолнуха!.. Руфус чувствовал себя рядом с ней старым, чуть ли не древним, а ещё грубым и неуклюжим. Этакий медведь в одеяниях священника. (Впрочем, сейчас костюм Руфуса был священническим лишь наполовину, а наполовину охотничьим. Так удобней в дороге.)

Но это всё детали, главное суть – Руфус был потрясён признанием девушки, к которой сам испытывал какие-то особые, непонятные ему чувства. («Отеческие, ну, конечно, отеческие!» – убеждал он сам себя, прекрасно понимая, что это не так.) Ему очень хотелось сказать себе, что раненая девушка бредит, и на её слова не стоит обращать внимание, тем более, что она сама так утверждала, когда действие лекарства шло на убыль. Но он знал, что это будет ложь.