Мир сузился до размеров этой руки, да мешка с мясом, к ней прикрепленного. Кровь гулко выстукивала под кожей – он чувствовал это кончиками пальцев и размазывал ее, липкую, вкусную. Она обильно и горячо обволакивала язык, стекала по глотке, по пищеводу вниз, можно было даже ощутить ее путь – тонкая сладкая струйка, от которой аппетит лишь разгорался сильнее. Он жадно глотал больше, больше, больше этой чудесной крови. Он никак не мог понять, почему перед глазами все расплывалось.

– Орохин! – крикнула какая-то женщина. – Остановись! Это же Ингрэм! Ты ведь так хотел его спасти!

О. Он плакал.

Это удивило его настолько, что он в недоумении остановился. Облизал перепачканный рот. Драгоценная кровь стекала по безвольной руке, которую он кусал. Какое расточительство. Он уже намеревался продолжить пиршество, как вдруг раздался тихий голос добычи:

– Эй, Ороро.

Голос был знакомым, и почему-то казалось важным вспомнить что-то, связанное с этим. Нарастала далекая смутная тревога – все сильнее и сильнее, чем больше проходило времени. В действительности времени проходило совсем немного – оно привычно замедлялось, вернее, это он был слишком стремительным. Он сам за собой не успевал – той своей частью, которая бодрствовала, когда он спал. Он знал немногое, но этого было достаточно и к большему он не стремился – зачем? Вся суть его в ином, все прочее – не он, но коль уж он здесь, намеревался сполна насладиться и насытиться, для чего же еще он был?

И все же…

По какому-то наитию он взглянул в лицо этого человека, в жилах которого текла столь вкусная кровь. Узнавание проявилось, как капля чернил, окрасившая воду, и заставило замереть. Он знал, что добычу звали Ингрэм, и что он был важен, и после узнавания удивление стало тем, из-за чего он продолжал сидеть на коленях, не шелохнувшись. Он прежде не полагал, что способен ощущать что-то иное, кроме сути своей, но должно быть то были отголоски той, другой его части?

– Все хорошо, все хорошо, – все так же тихо, почти беззвучно промолвил Ингрэм.

Он напряженно проследил, как вторая рука Ингрэма осторожно потянулась к нему, а затем коснулась вдруг его щеки, погладила. Он вздрогнул, неотрывно глядя в зеленые глаза Ингрэма.

Зеленые глаза означали, что в прошлой жизни он был уркасом, – вспомнились ему чьи-то слова. Да нет же, это смешно, ну какой из него уркас? А вот в то, что родственные души стремились друг к другу, поэтому душа умершего перерождалась в потомках, и распознать это можно было по глазам – он хотел бы верить.

Когда Ингрэм умрет, сможет ли он узнать его? Если у него не будет потомков, где же его тогда искать? Это что же получается – он больше никогда не увидит Ингрэма?..