Он и орал. Дикция у него, правда, хромает… Видать – из-за выбитых ещё тогда, зимой, зубов. Но основной смысл я понял. Он кого-то убил, и деньги украл. А потом его, типа, совесть замучила. Вот он деньги-то – веером, с крыши, типа, не впрок ему они!..

А затем – и сам туда же. С крыши.

Вижу, как у матери глаза расширились в испуге, и спешу исправиться:

– Не-не, всё в порядке. Нырнул этот идиот прямиком – в сирень! Это он и ругается. Больно потому что. Ну, оно и понятно – всё-таки пять этажей! А кого это он -?..

– Бабушку Марусю. Её часа в четыре нашла племянница. Лизавета. Нашла мёртвую, с пробитой головой. И суп стоял на плите, на полном газе – представляешь, этот сволочь хотел устроить всё так, как будто это несчастный случай! И заодно – небольшой пожар от взрыва газа! Чтоб скрыть все улики и следы. Но ничего у него не вышло. Потому что идиот!

Так говоришь – сам? С крыши?

Делаю ангельский взгляд. Смотрю матери прямо в настороженные глаза. Моргаю. Говорю:

– Ну, не знаю, может, конечно, не сам. Но кроме него на крыше я никого не заметил! А что? Думаешь – его подставили? Сообщник столкнул?

Мать явно удивлена такой версией, и сразу её возникшие в мой адрес подозрения отходят на второй план. Но я всё ещё их в её мозге вижу. И стараюсь обращаться с ним максимально осторожно – мать же! Нельзя! Это…

Не по совести!

Однако к тому моменту, когда снял кроссовки, и помыл руки, она более-менее успокоилась на мой счёт. Видать, логично рассудив, что это всё-таки не я спихнул Витька с крыши – не было у меня чисто физически такой возможности!

С одной стороны – напрягает. Что родная мать меня подозревала в таком!

И пусть она знает, что я тётю Марусю уважал, и хорошо относился, понимает она и то, что ну никак не мог я знать, что это – именно Витёк – её!..

А вот с другой стороны приятно. Что мать до сих пор считает меня «борцом за справедливость». И понимаю я, что, оказывается, не так уж она была далека от истины.

И сейчас я – идиот-идиотом, правдоборец …ренов.

Жуть.

Могу только сам над собой поприкалываться и поиронизировать. Ну и заодно стараюсь успокоиться. Так, чтоб мать и правда – ни о чём не догадалась.

Но пока ужинаю, атмосфера и правда – более-менее успокаивается. Хотя первые пять минут мать от открытого окна оторвать было нельзя. И только когда скорая помощь увезла со двора успокоенного лошадиной дозой снотворного, и, наконец, заткнувшегося Витька, закрыла створки, и села ко мне за стол.

Спрашиваю, чтоб отвлечь её от мрачных мыслей и печали по бабе Марусе: