Рейн видела, как в ней происходит неразрешимая борьба, и знала, что она будет длиться, пока в Янмей жива непонятная никому искренняя привязанность к Делинде.

– Думаю, вам следует поговорить, – сказала Янмей и, не обронив больше ни слова, вышла из комнатки.

После секундной тишины Моника прошептала:

– Она странная, но чувствуется в ней не подавленная обращением Делинды доброта.

– Да, – несмотря на минутную симпатию к Янмей, Рейн похолодела, – или это какой-то план. Кто знает, быть может, нас прямо сейчас подслушивают.

– Я так не думаю. Она несколько месяцев поддерживала меня.

– Она о чем-нибудь спрашивала?

– Ни разу. – Моника села за стол. – Не думаю, что нам стоит беспокоиться.

– Это ты попросила о встрече?

– Нет, что ты. Я боялась выходить на связь с кем-либо из нашей семьи.

– Получается, это инициатива Янмей. Но зачем?

– Может, она хочет нам помочь?

– Зачем? – не унималась Рейн, разводя руками. – Она годами служила Делинде. Так что это за порыв теперь?

– Не знаю, но я чувствую, что ей можно верить.

Рейн упрямо скрестила руки на груди и услышала легкий смешок тети.

– Я могу ее понять. Я тоже работала на Делинду, и она, несмотря на свои капризы, внушает уважение. Противиться ей очень тяжело. Не все, кто участвовал в работе над горгонами, и не все, кто знал об их истинном предназначении, являются злодеями. Многие из них не могут уйти, потому что боятся.

– Знаешь ли, после Второй мировой на судах надзиратели концлагерей внаглую утверждали, что их заставили там работать, и это учитывая, что сотни жертв заявляли о том, как этим людям нравилось их мучить. В британской армии, если брать наемников, полно бессовестных головорезов, которые пришли не только ради денег, но и ради удовольствия. Война высвобождает настоящую дикую сущность людей и дает им право безнаказанно сеять насилие. Так что это не оправдание. Она зло. Все они зло.

– Однако ты до сих пор на их стороне, – нахмурилась Моника. – Почему же ты сама не уйдешь, если тебе не нравится происходящее? Германцы, если увидят, посчитают тебя таким же врагом, как тех, как ты выразилась, бессовестных головорезов. Они не увидят между вами разницы. Никто не увидит, пока вы носите одну форму и держите оружие.

Пыл Рейн спал. Ей вдруг стало совестно за все сказанное, и она низко опустила голову. Взгляд Моники смягчился.

– Это не так просто, я знаю. То, что ты в душе не желаешь причинять боль другим, уже говорит о твоей доброте. Видит бог, ты не хочешь вредить людям.