– Огонь! – скомандовал я. Завывший протяжно казачий рожок разнес мою команду над холмами. Дробно затрещали казачьи выстрелы, выбивая из строя то одного, то другого марширующего. Грохнул им в ответ залп континенталов, затем еще один и еще. Казалось, невзирая на потери, американеры готовы идти без остановки до самого берега, чтобы скинуть нас в воду. Что вся наша пальба для них, словно град для танка. Они маршировали, и в громких их криках уже слышалось предчувствие победы. Славной победы над неведомым врагом.

Но предчувствиям не всегда дано сбываться. Покачнулось и рухнуло знамя со свернувшейся змеей, готовой к броску. Кто-то вновь подхватил его, но тоже упал наземь лицом вниз, придавливая собой древко. Грохот выстрелов заглушал крики раненых, но в редкие секунды затишья их жуткие вопли доносились до нас так же явственно, как слова отдаваемых мной команд:

– Перенесите огонь на левый фланг, похоже, там управление уже потеряно. Дожимайте, заставьте их отступить.

Стрельба не стихала, каждый миг унося новые и новые жизни с обеих сторон. Американеры попятились и начали отступать, стараясь, однако, удерживать линию. Это, безусловно, был первый успех, но говорить о какой-либо победе было еще очень рано. И словно в подтверждение моих слов с холма, ярдах в ста от нас, ударила пушка. Взрыв разнес ограду одного из рыбацких домиков. Следующий превратил в кучу мусора сарай около него.

– Вилка, – прошептал Ржевский, стоявший рядом со мной. Третье ядро пробило крышу импровизированного форта, и ее обломки взметнулись вверх вместе с языками пламени.

– Четыре орудия, – доложил Редферн, рассматривавший в подзорную трубу батарейную позицию на холме. Между тем новые артиллерийские залпы рушили уже соседний домик, заставляя оставшихся в живых казаков отступить, покинув убежище, уже переставшее быть таковым.

– Черт подери, – пробормотал я, – однако кто-то там весьма недурственно стреляет.

– Вальдар, разреши-ка, я ее... – Он сделал жест руками, больше имеющий отношение к любовным играм, чем к боевым действиям. – Шоб аж дым из ушей пошел.

– Давай, ротмистр, – кивнул я. – Из ушей пусть идет, а из пушек ни-ни.

Лицо Ржевского приняло радостно-возбужденное выражение.

– За мной! – закричал ротмистр, поднимаясь в стременах. – Круши басурманов! – Он крутанул саблей над головой, и три десятка казаков в едином порыве полоснули нагайками своих коней, устремляясь вслед за Ржевским.

– Ура! – ревели они. – Круши басурманов! Сарынь на кичку!

Я хорошо представлял себе, как суетится сейчас орудийная прислуга, разворачивая пушки в сторону нежданной атаки, как забиваются в стволы картечные заряды, как тлеют готовые к делу пальники. Я представлял все это воочию и молил бога о ерунде, о крошечной заминке, камешке в сапоге, паре секунд, чтобы пущенная в упор картечь не скосила этот отчаянный кавалерийский отряд, ставший для нас сейчас последней надеждой. Однако вряд ли Господь прислушивается к мольбам воюющих сторон, быть может, оттого, что слишком редки в них голоса, просящие не победы, но мира.