— Так и было на самом деле.

— Хорошо, — сказал Згурский, — дайте знать вашему родственнику — пусть готовит документы. Вечером я пришлю к вам адъютанта с фотографиями и личными данными.

— Буду ждать, — любезно улыбнулся Скороходов, внутренне ликуя.

— Всего доброго, — кивнул Згурский.

Мичман Протасов вышел из машины и зашагал обратно в отель. Он уже поднимался на лифте, когда к «изотте-фраскини» подошел щеголеватый молодой человек и, открыв дверцу, сел рядом с генералом.

— Ваше превосходительство, все сделал, как приказано: комнату осмотрел самым тщательным образом. В сейфе номера — крупная сумма во франках и долларах, пистолет системы «Браунинг». На тумбочке и журнальном столике — несколько газет. В основном «Пари трибюн». Все те номера, в которых упоминаетесь вы.

— Было бы странно, если б там обнаружилась буденовка. Есть что-нибудь действительно интересное?

— В тумбочке я нашел меню званого обеда… Даже не меню, а кулинарный трактат. На бумаге — герб Рафаилова.

— Уже теплее.

— В нем обильно исчерканы страницы: кое-где обведены буквы, кое-где — их соединения между собой.

— Похоже, мы отыскали автора загадочного письма к мадам Завьяловой. Мсье Спичек ест у нашего мичмана из рук. А еще ясно, что кому-то очень не терпится видеть меня в России.

Конец мая 1924

Вокзальный перрон гудел, как это бывало всегда в час отправления поезда Париж — Варшава. Чемоданы, баулы, сумки, шляпные коробки, отъезжающие, провожающие, носильщики, полицейские — все это создавало непременную суетливую атмосферу, располагающую к клятвам вечно ждать и вытаскиванию кошельков у ротозеев. Вероятно, с тех пор, как Генрих Валуа — будущий король Франции Генрих III — несколько месяцев пребывал королем Речи Посполитой, Польша воспринималась в Париже чуть ли не отдаленным французским департаментом, вроде Мартиники. Недавняя же военная помощь, позволившая маршалу Пилсудскому отбросить от Варшавы рвущиеся на Запад красные орды, еще более поддерживала парижан в их давнем убеждении.

Перрон шумел, ожидая, когда раздастся над платформой и вагонами звук вокзального колокола, и семафор откроет путь ежедневному варшавскому экспрессу «Жозеф Понятовский». Среди всеобщей беготни и гомона почти никто не обращал внимания на двух мужчин средних лет, как сказали бы в Англии — джентльменов, стоявших у вагона первого класса.

— Владимир Игнатьевич, — тихо, но очень настойчиво, говорил один. — Еще раз прошу вас — одумайтесь! Пока не поздно, все следует отменить. Я уверен, что и брусиловская организация, и письмо великого князя Михаила — блеф, хитроумная большевистская западня. Вы же сами видели, как ловко эти негодяи подделывают любые почерки. Операцию нужно свернуть, Механика отозвать как можно скорее.