– Скажу, что Джейсон способен говорить сам за себя.

– Я уже высказался, – произнес Джейс. – Поведал вице-президенту Ломаксу, что у меня рассеянный склероз.

…От которого он вовсе не страдает. Это был прозрачный намек. Я откашлялся.

– Рассеянный склероз неизлечим полностью, но болезнь можно контролировать. Более того, сегодня пациент с этим диагнозом ведет такую же долгую продуктивную жизнь, как и всякий другой человек. Понимаю, Джейс неохотно рассказывает о своем состоянии и имеет на то полное право, но РС – вовсе не повод для беспокойства.

Джейсон бросил на меня суровый взгляд, но я не уловил его значения.

– Спасибо, – суховато поблагодарил Ломакс. – Ценю вашу откровенность. Кстати говоря, не знакомы ли вы с неким доктором Мальмштейном? Давидом Мальмштейном?

В комнате повисла тишина, напряженная, словно пружина раскрытого капкана.

– Да, – ответил я, быть может, секундой позже, чем следовало.

– Этот доктор Мальмштейн… он ведь невролог?

– Да, он невролог.

– В прошлом вы с ним совещались?

– Я совещаюсь со множеством специалистов. Это неотъемлемая часть работы врача общей практики.

– Но если верить И Ди, вы обращались к этому Мальмштейну за консультациями насчет Джейсона. Насчет его, хм, серьезного неврологического расстройства.

Так вот чем объясняется тот ледяной взгляд, которым пронзил меня Джейс. Кто-то рассказал обо всем И Ди Лоутону. Кто-то из ближнего круга. Но не я.

Я старался не задумываться, кто бы это мог быть.

– Именно так я поступил бы, разбирая случай любого пациента с предположительным диагнозом «рассеянный склероз». В «Перигелии» неплохая служебная клиника, но у нас нет того диагностического оборудования, к которому Мальмштейн имеет доступ у себя в больнице.

По-моему, Ломакс понял, что я увиливаю от ответа, поэтому снова сделал пас Джейсону:

– Доктор Дюпре говорит правду?

– Разумеется.

– Вы ему доверяете?