Гюиссон, вот как его зовут, вспомнил Шотан. Герб - что-то цветистое на зеленом фоне, каллиграфически вычурное, как и положено символике малых семей без хорошей родословной. Кажется, это был протеже герцога. Что ж, будет забавно уколоть Вартенслебена.
- Вы находите силы чрезмерно неравными? – улыбнулся Шотан. - Что ж, давайте исправим это. Эй, сюда! - он снова подозвал слуг.
Гюиссон побледнел, затем покраснел, будто вся кровь у него закипела от ярости. Казалось, вот-вот затрещит древко, с такой силой парень сжал копье. Тем временем слуги разоблачили графа, сняв кирасу, оставив защиту рук. Бог знает почему, но сегодня Шотан надел доспех новой работы, однако сделанный по традициям столетней, а то и больше, давности. Руки здесь защищались плотными рукавами, на которые было нашито кольчужное полотно и металлические пластины размером не больше половины ладони. Рукава не крепились к кирасе, а подвязывались широкими ремнями, перекрещивая грудь и проходя под мышками. Такая конструкция обеспечивала замечательную подвижность и посредственную защиту, особенно локтей. Без кирасы Шотан казался похожим на горного демона с гипертрофированно развитыми конечностями.
- Эй, вы, - обратился Шотан к пехотинцам из охраны дворца. Добавил несколько слов на горском диалекте, больше похожем на рычание гиены. Те переглянулись, скривились в недобрых улыбках, один склонил голову и, подойдя, протянул графу алебарду. Шотан взвесил оружие в руке, примеряясь к балансу. Алебарда оказалась хорошей, впрочем, иного от высококлассных наемников ждать и не приходилось. Оружие было нового образца, короче обычного, с небольшим крюком, без четкого разделения на острие и ударную часть. Больше всего оно смахивало на широкий нож с несимметричным клинком, посаженный на шестигранное древко. Отменная вещь, не лучшая в традиционном бою, но весьма удобная для действий малыми отрядами на улицах и в прочей тесноте. Как раз то, что нужно.
- Итак, достойный господин? – поощрительно улыбнулся Шотан, ненавязчиво подчеркивая тоном низкое положение соперника. Это стало последней каплей, Гюиссону окончательно изменили выдержка и здравый смысл. Он буквально взлетел в седло, причем, не выпуская из руки копье, развернул коня и с перекошенным от ярости лицом ударил животное древком по крупу, подгоняя. Прочие молодые люди негромко зашептались, в целом неодобрительно, в то же время с неприкрытым любопытством. Горцы сразу и не чинясь, начали делать ставки. Тот, что помладше, был уверен в победе конника, а вот старший товарищ с характерным шрамом на лице – укол сверху вниз кончаром – цыкал зубами, присматриваясь к чуднОму дворянину с открытым пузом. Наконец, решившись, поставил на графа, не мелочась, серебряную цепь.