Перед входной дверью что-то затянулось. Они слышали, как говорит отец, и еще один звучный голос, произносящий слова в нос. Казалось, мужчины нашли общий язык.

Потом наконец вошли. В дверях зала он казался только силуэтом на фоне яркого света снаружи, затем прошел внутрь, огляделся, пока его взгляд не остановился на Хелене: Лудольф фон Аргенслебен.

Это был самый уродливый мужчина, которого Хелена когда-либо видела.

* * *

Вежливый отказ появился на лице Цецилии Шметтенберг.

– Вот так сюрприз, – сказала она. – Только у меня, к сожалению, совсем нет времени, я жду гостя, который в любой момент…

– Твой любовник не придет, – грубо прервал ее Леттке. – Так что у тебя есть время. И будет лучше, если я войду, чем мы станем обсуждать все это здесь, в коридоре.

В коридоре было пустынно и тихо, но на некотором расстоянии раздался шум открывающейся двери и зажужжал лифт. Пахло розами, чистотой и дорогими сигарами.

– Что? – обомлела она. – О чем это вы говорите?

– Я говорю о Хайнрихе Кюне. Или мне лучше сказать: об Урии Гольдблюме?

Теперь в ее глазах читался настоящий ужас. Ему это понравилось, напряжение превратилось в возбуждение, в предвкушение. Она не подозревала, что это только начало.

Он кивнул в сторону комнаты позади нее, большой, яркой, залитой светом.

– Теперь ты хочешь меня впустить?

* * *

Лудольф фон Аргенслебен был одет в дорогой костюм, но и тот не мог скрыть, насколько кривым он вырос. Его плечи перекошены вправо, а ноги двигались причудливо, по-разному.

Лицо бледное и тестообразное, волосы цвета пепла. На его непропорциональных губах, которые выглядели как два криво срезанных куска резины, выступало презрительное выражение, а бледные глаза казались такими безжизненными, словно они сделаны из стекла. Возможно, ему и было за тридцать, но тогда он самый старый тридцатилетний, которого Хелена когда-либо видела в этом возрасте.

Он принес букет роз для матери Хелены и великолепную орхидею для нее самой. И то и другое вручил по всем правилам, и все же в его манере было что-то снисходительное и в то же время что-то невероятно отчаянное – как будто он совершал нечто подобное уже в пятисотый раз, потому что до сих пор никому не нравился.

И Хелена понимала это слишком хорошо, он ей тоже не нравился. Ей потребовалось совершить над собой усилие, только чтобы протянуть ему руку, на которой он запечатлел поцелуй.

– Рад познакомиться с вами. – Его голос звучал как у капризного ребенка.

– Спасибо, – ответила Хелена и притянула руку к себе. Его близость ощутилась как прикосновение к чему-то ужасно холодному и тяжелому, и все те вежливые слова, заготовленные ради родителей, мгновенно улетучились из памяти.