— Да неужели? Или, скорее, я бы просто не узнала об этих смертях. Но да… наверное, в чем-то ты права. Незнание изрядно успокаивает совесть.

Она подобрала юбки.

— Как скоро он явится?

— Господин близко.

— Как скоро?! — окрик был жесткий.

— Сегодня… на закате.

— Хорошо. Пошли кого-нибудь в деревню…

— Зачем?

— Пусть люди уходят.

— Господин тоже голоден, — возразила компаньонка, которая уже не казалась мне ни заботливой, ни опекающей. — Как и его воины. Они… долго ждали воссоединения. И теперь им понадобится пища.

— Знаешь, что в вас больше всего поражает? То двуличие… ты так искренна с этой девочкой-ведьмой, что я почти тебе верю. А она и вовсе верит. Она… не чует твоей истинной натуры.

— Я стараюсь, госпожа.

— И с сельскими… ты им улыбаешься, беседуешь. Шутишь порой. Но при том сожрешь, не моргнув и глазом.

— Это всего-навсего крестьяне.

— И поэтому их можно убивать?

— Вам, госпожа, тоже прежде было несвойственно излишнее милосердие, — произнесла нелюдь с плохо скрытою насмешкой.

— Дать пощечину прислуге или сожрать её — разница есть. Но да, в чем-то ты права… порой, чтобы увидеть чудовище в себе, надо познакомиться с настоящими тварями… идем.

Она развернулась.

И направилась к дому. И лишь у моих кустов задержалась ненадолго, ровно затем, чтобы коснуться листа. Бледная рука протянулась к ягодам, а я, сама не понимая, что творю, потянулась к ней.

Во сне сложнее всего ощутить именно прикосновения.