— Плохой, — ответил он спокойно. — Худший, но все-таки я несколько раз навестил отца. Может быть, я и не столь плох? Как думаете, директор? — обратился он к Милюкову.

— Да. Вы не столь плохи, но и не столь хороши, чтобы быть здесь. Уходите, — проговорил директор, глядя на сына умершего.

— Вы серьезно? — спросил Баукус, глядя на человека с легким недоумением.

— Я серьезно. Что Вы можете сказать людям вокруг? Это именно Вы не дали шанса своему отцу победить онкологию на раннем этапе! Он ведь Вам писал, просил о помощи, но Вы почему-то не отвечали.

— Скажите, пожалуйста, откуда у Вас эта информация? — спросил Баукус, смотря на директора, а в глазах его начинала играть ярость.

— Ричард сам говорил это мне.

— Подскажите, когда он это говорил? — Баукус начинал напирать на директора. — Подскажите все-таки, ибо я ни одного письма не видел, а Вы на меня сейчас клевещете.

— Он говорил об этом до того, как сюда прибыла Карения, — мрачно сказал директор.

— Прекрасно… А есть хоть одно доказательство того, что Вы не лжете? — Баукус быстро открыл почту на телефоне, а после вбил в поиск время с начала заболевания до прибытия на планету первых директоров экспроприации в сентябре две тысячи пятьсот семьдесят девятого года, после чего ввел почту своего отца, которую помнил наизусть. — Смотрите. Ни одного письма. Или Вы скажете, что я просто подчистил эти письма?

— Не скажу, — директор нахмурился, глядя в пустой список писем на почте Максимилиана, а после отошел, а девушка осталась рядом с Баукусом.

— Дайте мне тоже посмотреть, — проговорила она, громко сглотнув, а Баукус сразу остыл и показал планшет девушке. — Ни единого…

— Ну, а ты, малышка, думала, что я настолько чудовище? — улыбнулся Максимилиан, положив левую руку на плечи девушки, она вся дрожала, снова послышались всхлипы, а директор прижал ее к себе и начал поглаживать по спине. — Ну, тише, милая… Мой отец действительно был хорошим человеком, но ведь твоя жизнь только начинается. Ты прекрасная девочка, тебе всего шестнадцать, а ты уже будто себя саму в гроб вгоняешь. Успокойся, пожалуйста. Ричард бы не хотел того, чтобы ты плакала, поэтому, пожалуйста, успокойся… — голос его стал вдруг каким-то не таким, в нем слышалась какая-то нежность и даже любовь, вряд ли он симулировал, все-таки актером младший Баукус не был, но был тем, кто все-таки даже через года работы в МилитариКорп любил детей.

— Понимаете, Максимилиан… Я… — девочка снова замолчала, уткнувшись в атлетичную грудь директора.

— Называй меня просто Макс. Не люблю, когда меня называют так официально, тем более те, кто не связан со мной работой, — он продолжал поглаживать ее спину, закрытую черным пальто. — Понимаешь… Жизнь такая штука, которая очень легко забирает самых близких. Я помню то, как потерял мать. Да. С ней я ладил даже тогда, когда стал недостойным для отца. Я помню, как он не пустил меня на кремацию. Мне было очень больно, но тогда я и понял одно. Боль — это нечто проходящее и лучше, чтобы эта боль проходила как можно быстрее, вне зависимости от того, насколько тяжела та или иная рана. Да… Я говорю о чем-то сложном слишком просто, но тебе тоже нужно это понять.