Дитрих щелкнул застежками портфеля. Обычно высокопоставленные чины Третьего рейха носили в таких государственные бумаги, штандартенфюрер же вытащил нож с длинным серповидным лезвием, мерцающим непривычным сапфировым цветом. По клинку скользили темно-синие пятна, то сливаясь друг с другом, то разбиваясь на десятки мелких осколков.

Прикусив губу, Дитрих полоснул ножом по запястью левой руки. Хлынула кровь, но на пол не упало ни капли. Лезвие тут же окрасилось красным, теперь оно стало похоже на язык неведомого зверя, слизывающего живительную влагу.

Штандартенфюрер прошептал несколько слов, но так тихо, что летчики, сидящие в кабине, не разобрали, что именно он сказал. Хотя если бы даже и услышали, то все равно ничего бы не поняли. Язык, на котором говорил Альтимус, считался мертвым.

Три советских самолета, чудом прорвавшихся через немецкие ПВО, заходили на транспортник. Им удалось сбить «Мессершмиты» прикрытия, и теперь у фашиста не оставалось ни единого шанса. Чего бы он ни вез, этот груз никогда не дойдет до Паулюса.

— Твою…! — Все пилоты, сидящие в разных самолетах, выругались одновременно. Туша «Юнкерса», до этого отчетливо видимая в перекрестье прицелов, исчезла! Нет, самолет не был сбит и не упал на землю, он просто растворился в воздухе.

— Летите, — с трудом разлепив посеревшие губы, прохрипел фон Брандт. — У вас есть ровно три минуты. Русские нас не видят.

Он убрал нож, лезвие которого уже приняло свой обычный мерцающий цвет, обратно в портфель и шаркающей походкой вышел из кабины пилотов. Сильно заболела голова, а руку до самого плеча пронзила вспышка боли.

Пошатнувшись, Дитрих чуть не упал, но подоспевший вовремя унтерштурмфюрер успел подхватить его. Барон потерял сознание.

Где-то на улицах Сталинграда

Пехота наступала с двух сторон, под кинжальным огнем перебираясь от укрытия к укрытию. Очень скоро Тохма потерял из виду сержанта и майора.

Бежавший рядом с Иваном боец вдруг нелепо взмахнул руками и опрокинулся навзничь. Тохма притаился за остовом легкового автомобиля и осторожно выглянул, отыскивая взглядом пулеметчиков. До проклятого дома оставалось еще метров сорок, не меньше. Тут же по корпусу машины защелкали пули, так что Иван был вынужден убрать голову.

Оставшиеся метры представляли собой открытое пространство, которое насквозь простреливалось немцами.

Тохма нашарил рукой под гимнастеркой висящий на шее медвежий клык и крепко его сжал. Чуть прикрыв раскосые глаза, он быстро прошептал несколько слов, которым давным-давно его научил дед. Тогда никому бы и в голову не пришло, что наговор остякских шаманов будет произнесен не на охоте в сибирской тайге, а здесь, в городе, на войне.