Кристофер допускал, что обдумывание политической ситуации и подготовка к войне отнимает много времени и сил. Однако и того, и другого по-прежнему хватало лорду с лихвой на таинственные ночные отлучки из дворца и на то, чтобы проводить время с другими.

Чего только стоит последняя протеже правителя при дворе, очаровательная Севилла, дочь семьи одновременно и богатой, и знатной. Одно только горе, что глупа как пробка. Но ей и не приходится, верно, вести учёных бесед: лорд Ледума брал с каждого по способностям.

В глубине души глава ювелиров терпеть не мог несносную девчонку, но терпеть всё же приходилось.

Кристофер страдальчески скривился, одновременно упиваясь благородным выражением трагизма, исказившим тонкие черты лица. Не выжил ли он из ума? Горькое, больное чувство – ревность. Как долго сможет он ещё скрывать его? Как долго сможет просто выносить боль, разрушающую, ранящую изнутри? Кажется, это был предел. Должно забыть всё и ожесточить своё сердце, пока оно окончательно не разбито.

О Изначальный, да что с ним не так? Как смертный вообще дошёл до того, что посмел предъявлять права на своё божество? Как решился на столь дерзкий мятеж?

Кристофер нахмурил брови. Здесь нет его вины: лорд Эдвард сам вынудил его. Слишком долгое время маг развлекался, вытягивая по одной все жилы. Правитель оказался несправедлив к своему верному поклоннику, он перегнул палку: приблизил и оттолкнул самого преданного своего слугу.

Вот и сейчас, нацепив на главу ювелиров чёрную ленту, правитель буквально узурпировал свои права на него, лишив возможности снять напряжение всем известным способом. Отныне никто во всей Бреонии не посмеет даже прикоснуться к нему! Чтобы забыться, Кристоферу оставались только наркотики и крепкий алкоголь, других вариантов не было. Однако плоть, привычная к тому, чтобы ей дарили блаженство, бунтовала, протестовала против ограничений. Плоть не желала убивать себя токсичными веществами – она жаждала таинств, горячих прикосновений и неги…

Двойник смотрел на него синими глазами, полными слёз, полными укора разбитой неразделённой любви.

Двойник был прекрасен.

Поддавшись минутному порыву, Кристофер приблизил бледное лицо к стеклу, и зеркало затуманилось от тепла его неровного дыхания. Эти губы были совершенны, их благородные линии напоминали чувственные лепестки цветов, изломанных порывом холодного ветра. Конечно, двойник не заслуживал этих мук. Прежде он был единственным, кто царил безраздельно в ныне истерзанном, томящемся сердце аристократа. Почему же всё изменилось? Как дошёл он до такого отчаяния? Непостижимо.