Молодой только хмыкнул и продолжил путь.

— Стоп, приехали. Оставь меня тут. А сам сходи позови того паренька из конторы. Больше десятки ему не давай, пожалуйста. Не заслужил.

Молодой ушел, и старик остался один.

— Ну, привет, — тихо шепнул он, — вот я и вернулся. Не ждал? А тут такое дело...  Аринка… Ну, ты знаешь, наверное, уже. Привез в целости…  как смог, так и привез. По-другому не выпускали. Но хоть вместе будете. Так что не привередничай, будь паинькой.

А уютненько тут у тебя. Тихенько. Скоро и я к вам. Соскучился, признаться. Не знаю уж, здесь буду лежать, или там, рядом с Белкой, рядом с Оськой… Да, прости, не сберег. В восемьдесят шестом. Тридцать девять лет, подложили бомбу в машину. Теракт. А я что мог? Он серьезным человеком был, алУф мишнЭ — это, считай, полковник по-нашему, ты бы им гордился… Вместе со Вторым их. В один момент. Повезло им, в общем-то. Нельзя Первому без Второго, а Второму без Первого.

А Белка-то что? Ей в Израиле понравилось. Тепло, море рядом… Просто старость… Это давно было, в шестьдесят восьмом… Аришка вот — в этом году…

Представляешь, в честь Оськи школу для Особых детишек назвали. Скоро Натан туда пойдет учиться. Твой правнук. Представляешь, у тебя правнук есть! Очень смышленый мальчишка. И сразу видно — ваша порода. Они все в тебя пошли: и Оська, и Давид, его сын, и вот Натан. Давид тут, со мной приехал — я, прости, не слишком подвижен стал. Даже не танцую уже. Но по квартире или там в магазин за хлебом — почему нет? Вполне еще. Давид позже подойдет. Да, Давид, через «и». Ну язык у нас там такой —совсем без буквы «ы».

Ой, как мы в этом Израиле очутились — это такая история, со смеху помереть. Когда тебя хоронили… Нет, не плачу, что ты. Тебе показалось. Так вот, когда тебя хоронили, пришел этот кусок дерьма, который Станислав Ростиславович. Стоял вот прямо тут, где я сейчас. Улыбочку свою фирменную погасил, конечно, чтоб моменту приличествовать. Я уж думал, ты сейчас из гроба встанешь, чтобы морду ему набить. Но гроб заколочен был, ты же помнишь, ушел ты не красавчиком… Так что, может, хотел, да не вышло. Аринка Белку обнимала, чтоб та не упала. А у меня самого руки заняты. Оську держу. Он ничего не понимает, но плачет… Кстати, представляешь, он первое слово сказал —  «папа». Так вот, стоим мы, и этот стоит. С гвоздичками.Когда все закончилось, я Оську Аринке отдал, подхожу, говорю, мол, что ты здесь, гнида, забыл. А он такой, мол, я лицо частное, с покойным был знаком. Я ему, конечно, замечаю, что не будь его частного лица в нашей жизни, авось, покойный был бы менее покойным. Я бы ему врезал, но не при Белке же… Она бы не одобрила. Так что пришлось на словах. Сказал, что молчать не буду, о его нежной дружбе с Коданом найду, кому рассказать. А он мне — зачем, мол, я и так с работы слетел. Но, говорит, дракончика вашего в хорошие руки пристроил. И ушел. Я его больше не встречал, что с ним дальше было — разное говорили. То ли спился быстро, то ли наоборот — долго еще ходил, милостыню просил. А может, вообще нормально жил, работал где-нибудь в школе военруком, помер в своей постели в окружении безутешной семьи… Да ты, наверное, лучше знаешь. А если нет — Аринка справки наведет, она злопамятная…