– А ведь совпадает, – вдруг проговорил из-за спин второй техник. – Чем больше народу здесь топчется, тем больше газа выходит наружу, так?

Сандор кивнул и на миг закрыл глаза. Господи, они поняли. Кажется, они поняли.

– Первая группа – пять человек… – медленно сказал капитан. – Вторая – двадцать…

– Поэтому они были убиты так быстро.

– Военные почти не выходили со станции, – напомнил Малипу. – Только в самом конце…

– А мы?

Все переглянулись. В глазах отразилось понимание.

– Мох еще не цветет, – через силу выговорил Сандор. – Если только вы не натоптали столько, что…

Он не успел закончить: капитан развернулся и очень быстро двинулся обратно, расталкивая остальных. За ним бросились Ренье и Малипу. Дольше всех задержался Джексон. Некоторое время он стоял, бессмысленно глядя на Сандора.

– Значит, если бы люди сидели на станции, то они, – Джексон кивнул на чани, – никого бы не тронули?

Сандор кивнул. Сердце словно стиснули в кулаке.

Джексон еще обдумал что-то, попятился – и скрылся в кустах.

Тогда Сандор сел. Точнее, упал. Точнее, думал, что упадет: силы его закончились в тот самый момент, когда он увидел тощую спину Джексона. Но его подхватили со всех сторон и мягко помогли опуститься на землю.

Чани. Чани смотрели на него. Щеки их розовели, подбородки пылали красным. Они не боялись, не злились. Они не были убийцами, эти существа, они не были безжалостными зверями, за исключением тех случаев, когда к ним приближался человек и оставался на их земле, объявляя, что у него здесь есть дело и он отсюда не уйдет, потому что он хозяин мира.

«Они опасны только тогда, когда мы рядом».

– Люди… не вернутся, – задыхаясь, выговорил Сандор. Попытался повторить то же самое на языке чани, но сбился, махнул рукой и замолчал.

Они обступили его, затем прикоснулись к нему – один, другой, третий… Он видел смутно их лица, но теперь все они казались ему совершенно не похожими одно на другое. Ему в рот вложили лист, и он послушно прожевал его, думая, что вот теперь-то и наступит конец.

Но конец не наступил. Во рту образовалась влажная мягкость, и сердце, казалось, слегка отпустило.