Эдген повернулся к музыкантам:

— Живо! «Мавен на привале».

— Я не знаю эту песню, — соврала Орика, пока никто не успел начать.

— Не знаешь? — в ужасе переспросил Эдген. — Да ее же поют на всех углах! Тогда «Сластолюбец и лебедь».

— И этой не знаю, — сказала Орика, пытаясь тянуть время, хотя понимала: рано или поздно Эдген вспомнит песню, которую можно исполнить без участия лютни.

— Какую ты знаешь? — сдавленным голосом произнес Эдген и впился глазами в Орику.

И тут ей в голову пришла мысль, совершенно дикая, но при этом такая правильная, что у Орики перехватило дыхание. Как будто все затейливые повороты ее жизни совершались ради этого мига.

— У меня есть песня для принца, — сказала она и вышла на авансцену.

Эдген испуганно вытаращил глаза, но зрители уже заметили лютнистку; ему оставалось только отойти в сторону с натянутой улыбочкой и сделать вид, будто все так и задумывалось.

— Делай как знаешь, — прошипел он сквозь зубы.

Орика осталась одна на краю сцены с лютней в руках, прямо перед ней сидел принц Оттико, а за спиной у него — добрая сотня знатных вельмож. Некоторые из них — в основном оссиане и кроданцы — подняли ропот: дескать, откуда у этой сардки столько наглости, чтобы обращаться к самому принцу? Но Орика тронула струны и всецело отдалась во власть музыки. Ее голос понесся по галерее, сипловатый и проникновенный, вобрав в себя всю тревогу и страх Орики.

Ропот стих; ее голос всегда обладал способностью усмирять толпу и призывать слушателей к тишине. Даже принц взглянул на певицу с некоторым благоговением.

Принц насторожился, почуяв неладное. Песня была далеко не безобидная, в отличие от предыдущих. Лицо наследника вытянулось, и Орика ощутила торжество.

На лице у принца проступила затаенная ярость. Он сознавал, что ему бросают вызов, а то и смеются над ним. Многие из присутствующих выглядели напуганными, однако другие беззаботно внимали пению, поскольку слишком слабо владели оссианским, чтобы читать между строк.

Орика подняла взгляд и отыскала Харода. Даже издалека она видела, что на глазах у него поблескивают слезы: он и восхищался ею, и боялся за нее.

«Это все ради тебя, любимый мой», — подумала она.

Когда отзвенел последний аккорд, Орику охватило блаженное опустошение. Ее песня сложилась окончательно. Теперь будь что будет.

Раздались жидкие рукоплескания, быстро смолкнувшие, а принц уставился прямо на певицу. Эдген униженно корчился, отчаянно желая спасти положение, а Орика одиноко стояла у всех на виду, вскинув голову.

— Хватит с меня оссианской музыки, — наконец бросил принц и зашагал прочь из зала. Свита поспешила за ним.