– Скорее, колдунья!
– Скорее, колдунья!
Сырой ветер с гулом хлещет по лицу, царапает кожу осколками битого льда.
Сырой ветер с гулом хлещет по лицу, царапает кожу осколками битого льда.
Но распахнутая тьма оскверненного святилища зовет и шепчет:
Но распахнутая тьма оскверненного святилища зовет и шепчет:
– Скорее, колдунья, скорее…
– Скорее, колдунья, скорее…
Зов не стихает ни на миг, и сила, задремавшая было во мне, жадно рвется наружу, звенит в жилах тысячами раскаленных гвоздей. Где уж ее удержать?
Зов не стихает ни на миг, и сила, задремавшая было во мне, жадно рвется наружу, звенит в жилах тысячами раскаленных гвоздей. Где уж ее удержать?
– Ты давно зовешь меня, – говорю я. – Но прежде чем я пойду дальше… Назови себя.
– Ты давно зовешь меня, – говорю я. – Но прежде чем я пойду дальше… Назови себя.
Многие колдуны поумнее меня сложили головы, не дознавшись, кто шепчет им из бездонной темноты. А мне что: будь то земля, болото или мрак обветшалого святилища – все одно.
Многие колдуны поумнее меня сложили головы, не дознавшись, кто шепчет им из бездонной темноты. А мне что: будь то земля, болото или мрак обветшалого святилища – все одно.
– Покажись на свет! Назови истинное имя!
– Покажись на свет! Назови истинное имя!
Не для того чародеи Путь свой идут, чтобы не сберечь его, приманиться обманчивой мягкостью топкого болота.
Не для того чародеи Путь свой идут, чтобы не сберечь его, приманиться обманчивой мягкостью топкого болота.
– Ждать тебя буду у Печати, – поет ветер. – Там сама назовешь мое имя.
– Ждать тебя буду у Печати, – поет ветер. – Там сама назовешь мое имя.