Сквозь иллюминаторы в полу видели, как далеко внизу в черноте вдруг расцвел желтый цветок, настолько яркий, что казался ядовитым. Из оранжевости полетели длинные бенгальские искры. Через некоторое время «Таргитай» догнал запах гари.

Кто не спал, схватился за бинокли.

– Что это могло быть? – спросил Дмитрий тревожно. – Вулкан?

– На этой широте?

– Тогда пожар? Международные террористы подожгли нефтяную вышку?

– Террористы – ладно, поверю, но откуда в этом районе нефть?

– Неужто всю на экспорт выкачали?

Шар качнуло, рывком теплого воздуха подбросило выше. Красное пятно расплющилось, края уходили в черноту, но оранжевое ядро еще долго цвело, не смешиваясь с простецким красным.

Утром Енисеев, будучи дежурным, стоял на капитанском мостике. Морозов тоже был там, бродил взад-вперед, благо широкая площадка позволяла. Его часто мучила бессонница, хотя слово «мучила» было из старого мира. Морозов спал по два-три часа в сутки, но чувствовал себя как муромский огурчик, на бессонницу жаловался по привычке.

Лазерный луч солнца упал с горящих облаков на верхушки мегадеревьев. Из одинаково темно-зеленых они превратились, вспыхнув, в пеструю зелень всех оттенков – от нежно-салатного до изумрудного.

Стуча каблучками, как ей это удается, вверх взбежала Цветкова. Ее лицо было мучнисто-белым, несмотря на живой оранжевый свет, заливающий капитанский мостик, и умелый макияж. Она бросила быстрый взгляд на Енисеева, запнулась, сказала очень ровным голосом, все еще не отрывая взгляда от мирмеколога:

– Аверьян Аверьянович, у меня есть важное сообщение…

Морозов кивнул с равнодушным видом:

– Докладывайте при Евплюндии Владимировиче.

– Но ведь…

– Здесь он имеет все допуски. Ответственность беру на себя.

– Аверьян Аверьянович, – сказала Цветкова все тем же ровным мертвым голосом, – радиосвязь… нарушена.

Морозов удивленно поднял брови:

– И что из этого? Я слышал, наблюдаются магнитные бури.