Ярхо накренился к полу: похоже, пластина на спине сдвинулась настолько, что теперь цепь лежала на голом теле. Было больно, ну да что теперь? Ярхо так долго не испытывал боли. Он не боялся смерти и не считал, что его кара несправедлива. Он не жаждал избавления, хотя и знал, что застыл в шаге от покоя. Если Ярхо и думал о себе, то только то, что ему жалко – не себя, а жизнь, которая вышла совсем бестолковой. На что была потрачена? На войны?

Он видел, как языки пламени лизали факельный остов, и представлял другие – беспощадные огни, охватывающие деревни и города. Факел горел медовым светом, а Ярхо казалось, что он различал красное мерцание.

Лица, лица, лица. Ингол в домовине. Вражеские воины, разрубленные его мечом. Семья гуратского горожанина, смятая несколькими тяжелыми ударами. Хьялма, лежащий чешуйчатой грудой – попробуй признать брата в этой драконьей морде! Землепашец, поднятый на копье. Дядька Тогволод с перерезанным горлом. Сармат, рухнувший в полевой цвет. Мать, которую они с Сарматом нашли за несколько мгновений до того, как были замурованы в гору, – вросшая в камень, помеченная страшным проклятием.

Крики, кровь, дым столпами. Меч рубит тяжело, с чавкающим хрустом. Люди визжат. Одни бросаются на Ярхо – смело, отчаянно; другие бегут, а третьи лучше бы бежали, ибо что ты мне сделаешь, светлоглазый подросток из деревни, чьего названия уже не вспомнить? А если и вспомнить, то только – лезвие, опускающееся на темя.

Чертоги Матерь-горы усыпаны золотом. Жена Сармата верещит и плачет – может, это голос не одной женщины, а десятков. Слезы – прозрачные, как алмазы, которых так много в этих палатах. Да и слез – немало, особенно, когда год подходит к концу, начинается летний солнцеворот, а потом – снова… И повсюду – киноварь, медь, рубины, цвет преследует и пятнает так, что не отмыться. С носа сходит камень, и Ярхо чувствует тошнотворную гарь и разлитой запах железа – как давно они ему знакомы? Это все войны, походы, разбойничьи налеты, ведь если раньше Ярхо ходил на Гроздана-князя – это была война, а в крохотную деревню – что это, как не налет?.. Разве этому его учили?

Люли-лю. Прилетали к плачущему ребенку птицы, а оставался один ворон.

«Твой сын хочет быть воином, – говорил он молодой матери. – А значит, когда он вырастет, я все равно его заберу».

И всех, кто поляжет от его меча.

* * *

Рацлава почувствовала, как рассветный луч легонько скользнул по ее носу.

Под ногами шуршала душистая листва. Сверху тоже падали листья – на ее плечи, волосы, спину. Когда она пыталась поймать их в полете, листья ускользали, хрустя призраком ощущений.