На внешнем периметре раны образовались грубо вытесанные потертости, а корки толстой рубцующейся кожи вздымалися стенами и обрешетками вокруг раскола. То была плоть, однако поистине она более напоминала грибницу – с десятками свойств лисичек, сине-зеленых строфарий и иудиных ушей (hirneola [auricularia] auricular-judæ), кишевших предо мною. Периметр его усеивали фиброзныя чешуйки, собранныя в концентрические круги. Главное плодовое тело выглядело мягким и желатинным. Споры розовы. Легкое умбо, цветом зеленое, склизкое и покрытое белыми чешуйками, влетело в сворачивающуюся в форме воронки складку, и глубокие желточно-желтые шапочки в ярости пустилися в пляс. Все ето выглядело вполне съедобным и даже вкусным, пока толпилося веером из сей прихорашивавшейся груди.

Во всем етом виделось нечто знакомое, и я покамест не мог определить, что именно. И лишь когда из вершины рвущегося наружу розового вытолкнулся колоколообразный бугор и завис, я признал во всем сем явленье громадное перегретое влагалище.

Из разверстой груди Хорлы меня охватил и подхватил тонкий сквозняк экзокринных выделений, а с ним и зловонье глубочайших океанов; столь возбуждающее дыханье так сосре доточивает ум.

Хотя естьли уж совсем по-честному, должен записать здесь, что, как впоследствии сие признали мои коллеги, они никаких подобных ароматов не ощутили.

Пялясь в исполинское сие влагалище, я припомнил, что евреи считают бога оком, кое следит за ними с небес.

Обильным совместительством с заламываньем рук сие маленькое бесподобное существо подвернулось мне под замах, вонь упреждала его, а сей шелест предательских волосков делал присутствие его заметным для моих нерестов.

– Дзинг-Дзанг-Дзинг…

Перепев гласных вознесся от сего неприязненного чудовищного еврея, затем в нем взбурлили несколько диалектов. Он согнулся, но проявлял рвенье. Как старый фетишист Манг-Батту, по-крабьи подковылял он к моей талии, и шопот некоего отдаленного чужака угрожающе исторгся из его рта.

Я хихикнул его лепету.

Затем голоса наши слилися неподобающим дуетом. Глубокие натужные рыки вызвались из горла моего, зычно выкатываясь наружу, но ни на миг толком не заглушая щебет и мяв, слетавшие с восковитых уст сего человечка-дзикининки. Голос его взорвался неземно громким фальцетом, от коего все собравшееся общество прикрыло уши; их осадило нереальностию его странности.

Такое я мог бы претерпевать всю жизнь; доппельгенгерским каскадом йоделов ему ответил уже мой голос, подрихтованный до такого уровня, коий на миг означал, что меня покинуло все разумное и человечье.