— Это не первое видение, ведь так? — спросила целительница, не отрываясь от своего занятия.

— Да нет… — Дара растерялась, но свела брови, пытаясь вспомнить.

— Не первое, — тихо сказал Геллан и поймал острый взгляд муйбы, быстрый, как стрела, пущенная твёрдой рукой охотника.

От любопытства у Дары заостряется носик. Она вытягивает шею, как зверёк, принюхивающийся к воздуху.

— И что же ты видел, сынок? — в голосе Келлабумы любопытства нет. Таким тоном спрашивают, не подгорели ли пироги в печи…

Геллан до онемения стискивает пальцы:

— Я видел мать и…

Он нервно повел плечом, желая смять слова и не отвечать, но все же, выдохнув, спокойно заканчивает:

— Наверное, это был мой отец.

— Нулай…

Келлабума произносит имя тихо, но он слышит. Он слышит, даже когда едва шевелят губами, не издавая ни звука… Он умеет слышать как зверь, как птица, как острая мысль, черпающая знак в небесах.

— Ты знала его?

Носик Дары становится тоньше, шея длиннее. Струна, готовая лопнуть и рассыпаться вопросами.

— Конечно, знала. Незавершенный виток, слишком долго бывший спиралью. Но скоро спираль закончится — и замкнётся круг…

Спрашивать, что это значит — бесполезно. Поэтому он смотрит на огонь; может, само по себе всплывёт что-то, если не нарушать ход мыслей муйбы. Но Дара не столь терпелива.

— А можно то же, но попроще. Так сказать, со скидкой на возраст и мою эээ… чужестранность?

Келлабума отрывается от чаши и вглядывается в Дарино лицо, словно хочет найти неизвестное.

— Скоро ты поймёшь. Незачем торопить события. Это всё равно, что читать книгу с конца.

Дара фыркает:

— Всегда любила заглядывать в конец, чтобы не терзаться ожиданиями.