Келлабума хмыкает, что-то бормочет и выходит на улицу. Жалобно взвизгивает дверь, в дом врывается холодный ветер.

Я осторожно опускаю голову пониже. В глазах не двоится, голова вроде больше не кружится. Опираясь на руки, сажусь и, подумав, опускаю ноги. Тело слушается. Зашибись, как это, оказывается, здорово!

Геллан присаживается на корточки рядом и смотрит мне в глаза.

— Как ты?

— Хорошо. Уже хорошо. Не надо квохтать и хлопать крыльями вокруг меня.

Геллан растерянно моргает и невольно косится на спину. Я вдруг понимаю, что сморозила, и начинаю глупо хихикать. Он хмурит брови, но хохотун уже вырвался на волю и прёт из меня фонтаном.

— Ну… так курицы делают… птицы такие… над цыплятами… Оберегают… — выдавливаю я сквозь приступы смеха.

Брови у него разглаживаются, но губы сжаты. Я успокаиваюсь и перевожу дух. Мгновение мы молчим.

— Сколько тебе было? — спрашиваю и понимаю: опять язык впереди мозгов скачет.

Он поднимается на ноги, я виновато вжимаю голову в плечи. Но Геллан не смотрит на меня. Он поворачивается ко мне спиной и делает бесцельный шаг вперёд.

— Что ты видела, Дара? — голос глухой, тихий-тихий.

— Тебя. И Дирмарра. Я знаю, как это случилось. Видела…

Он молчит, только плечи делаются твёрже, каменнее, неприступнее. И когда я думаю, что он так и не ответит, слышу чётко-бесстрастное:

— Мне было шестнадцать.

Три слова. Три отрывистых смелых оловянных солдатика…

А затем он уходит. Стремительной тенью — я даже не смогла уловить движения, только, скрипнув, хлопнула входная дверь…

Встаю и жадно пью отвар из кружки, что стоит на столе. Вот и поговорили, блин…

Через минуту вернулась Келлабума.

— Чем ты его ужалила, девочка? Вылетел, как шаракан из трубы.

— Спросила, сколько ему было лет, — буркнула, хмурясь и кусая губы. Я жалела, что не сдержалась. Чёртово помело без костей!