– Конечно, в России, где же еще! – убежденно воскликнул Рыбин. – Вы прямо созданы для Четвертого рейха, вы, русские, для него благодатный материал. У вас так здорово чередуется черное и белое, как полосы на зебре: героизм и рабство, ученость и тупость, отзывчивость и лютое хамство. Вы не сухая застывшая глина, а все время влажная – лепи чего хочешь. А насчет победителей… Эх, Иннокентий Ломов, глупенький! Выигранная война всего-то означает, что ваша броня оказалась крепче, а танки – быстрее. Вы победили вермахт и СС, а идеи фюрера победили вас… Хотя, надо признать, фюрер не был безупречным мыслителем.

– Неужели? – спросил я, но Рыбин как бы не заметил издевки. А может, и впрямь не заметил.

– Не был, не был, увы, – вздохнул внук рейхсминистра. – Как бы кощунственно в моих устах это ни звучало. Фюрер был ослеплен расовой теорией и плохо смыслил в геополитике – чем дальше, тем хуже. Идея превосходства арийцев озлобила весь остальной мир и, главное, не давала реальных дивидендов. В отличие от рабочих лагерей лагеря уничтожения были убыточными. Ну а в геополитике главный просчет фюрера случился там, где мог быть триумф. Пакт имени Молотова и моего деда не должен был быть времянкой, на два жалких года. Это должна была быть постройка из стали и бетона, на века, на перспективу. Не воевать со Сталиным, а поделить с ним земной шар. У нас был национал-социализм, у вас был просто социализм – разница невелика. Ось «Берлин – Москва» стала бы крепче всех остальных осей, вместе взятых…

– Ваша новая ось «Москва – Варшава», думаете, будет крепкой?

– Какая уж там ось? – отмахнулся Рыбин. – Ни стали, ни бетона, одни сопли. И пакт наш покамест хиленький, и в качестве союзника России Дудоня слабак, но… на первое время сойдет. Это как с помощниками: для всяких мелких грязных дел годятся пионеры, а потом их можно и в расход. Кстати, спасибо, что разорили Осколково – избавили меня от работы… Тут ведь важен первый шаг. Главное – начать. Как только мы с поляками расхерачим Украину, это ублюдочное детище Беловежского договора, как сказал бы коллега моего покойного деда, мы порвем одно звено, и все остальные посыпятся. Мы своим примером окончательно убедим мир, что послевоенные границы не догма, – и треснет по швам вся привычная Европа.

– Вся? – переспросил я.

– Без исключения, – заверил меня Риббентроп-внук. – У всех давно накопились претензии друг к другу, и они прорвутся обязательно. Греки сцепятся с македонцами, венгры с румынами, макаронники с французами, сербы с албанцами, литовцы с поляками, в Бельгии валлонцы с фламандцами затеют грызню, а шотландцы напрочь отделятся от Англии. Мы вскроем ящик Пандоры, подождем общего раздрая, а там, с божьей помощью, начнем тихонько подгребать к себе самые слабые земли. Ну а если кое у кого не окажется общих границ – тем хуже для соседей. Но белорусы сами к нам прибегут. Была Европа ничейной – однажды станет нашей…